– Аарон, – медленно говорю я, – мне очень жаль, но я вынуждена задать вам этот вопрос. Как вы считаете, ваш отец мог знать о трупе в склепе?
Он в нерешительности молчит, и я вижу в его глазах внутреннюю борьбу. Наконец он произносит:
– Если я вам кое-что расскажу, надеюсь, это останется между нами?
– Даю вам слово.
– Однажды ночью, когда мне было года четыре, я проснулся, услышав, что отец вернулся домой.
– Откуда?
– Я не знаю. Отец никуда не ходил по ночам. Это было совершенно необычно. Я осторожно спустился вниз. Отец был в кухне. Он снял с себя всю одежду – а я никогда не видел его без церковного облачения – и засовывал ее в стиральную машину, как если бы не хотел, чтобы ее увидела моя мама. Но самым странным было то, что он плакал.
– Это было приблизительно тогда, когда исчезли девочки и Грейди?
– Насчет точной даты я не уверен.
– Вы рассказали об этом полиции?
Он качает головой:
– Нет. Потому что я знаю своего отца. Он бы и мухи не обидел. Вся его жизнь была посвящена церкви, приходу и семье. Зачем ему рисковать всем этим, помогая скрыть убийство?
Это хороший вопрос, и ответа на него у меня нет.
– Можно мне его увидеть?
Несколько мгновений он просто молча на меня смотрит. А затем кивает. Он ведет меня по коридору к полуотворенной двери. Запах здесь еще хуже.
– Несколько лет назад я перевел его вниз, переоборудовал гостиную в его спальню.
Аарон отворяет дверь шире, и мы входим в комнату.
Комната просторная. Вдоль одной стены стоят книжные шкафы. В центре комнаты в больничной кровати лежит преподобный Марш. Я слышу тихое сипение противопролежневого матраса. Чувствую кислый запах мочи от катетера, легкий запах судна. Подобные бывают в пансионатах для престарелых и больницах.
Марш – бледная и худая тень себя самого. Копна темных волос стала белоснежной, а сами волосы – тонкими, как паутинки сахарной ваты. Под кожей резко выделяются вены. Его глаза закрыты, и тонкие, как бумага, веки, мелко подрагивают во сне.
– Они держат его на лекарствах, – тихо говорит Аарон. – Теперь он много спит. Мне кажется, только во сне он обретает покой.
– У него что-то болит?
– Не особенно. Это скорее отчаяние, страх. Он все еще достаточно в сознании, чтобы понимать, что тело его предает, превращаясь в тюрьму из плоти и крови. Он в ловушке внутри себя самого. Он полностью беспомощен.
Из другой комнаты доносится звонок телефона. Аарон слегка кланяется.
– Прошу прощения. Это, наверное, из больницы.
Я киваю и подхожу к кровати. Стою и смотрю на Марша. Размышляю над тем, как мы все не подготовлены к болезням и старости. Мы беспечно шагаем им навстречу, подобно леммингам, бредущим к краю утеса. Мы воркуем над крошечными людьми, умиляясь началу жизни, и с содроганием смотрим на ее конец.
– Мне очень жаль, – шепчу я. – Мне жаль, что все так вышло.
Он открывает глаза. Я вздрагиваю. Наши взгляды встречаются, и его глаза расширяются. Одна рука приподнимается с простыни, скрюченные пальцы указывают на меня.
– Все хорошо, – говорю я. – Я…
Из его горла вырывается булькающий звук. Он пытается говорить, но это звучит, как будто он подавился.
– Ме-х… Меееххх.
Я пячусь назад на подкашивающихся ногах. Дверь распахивается, и в комнату врывается Аарон.
– Что случилось?
– Простите, – говорю я. – Он проснулся и начал кричать.
– Он редко видит новые лица. Наверное, это просто шок.
Он подходит к отцу и ласково касается его предплечья.
– Папа, все в порядке. Все в порядке. Это преподобная Брукс. Новый викарий.
Марш пытается высвободить руку.
– Мех, мех…
– Наверное, мне лучше выйти, – говорю я и поспешно покидаю комнату.
Я стою в прихожей, пытаясь взять себя в руки, все еще в шоке. Этот взгляд. Сдавленный возглас. Спустя несколько минут Аарон выходит в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.
– Он уже успокоился.
– Хорошо. Мне очень жаль, что я его расстроила.
– Это не ваша вина. – Он откашливается. – Я благодарен вам за то, что вы заехали, и за поддержку.
Мы неловко улыбаемся друг другу.
– Я, пожалуй, пойду, – говорю я.
Аарон провожает меня к входной двери. Мне не терпится покинуть этот дом. Этот запах, эта атмосфера горя, эти воспоминания. Но у самой двери Аарон останавливается в нерешительности.
– Преподобная Брукс?
Я вопросительно смотрю на него.
– Мне приходит в голову только одна причина, по которой мой отец мог бы спрятать тело, – необходимость защитить другого человека.
– Кого?
Он пристально смотрит мне в глаза:
– В этом и заключается главный вопрос, не так ли?
Глава 46
Не ведаем, какую сеть себе плетем… Вот только на самом деле мы скорее несчастные мухи, нежели пауки, и видим липкую ловушку, в которую попались, лишь тогда, когда уже слишком поздно.
Я оставляю машину у часовни и по неровной дорожке иду к дому. У двери я останавливаюсь. Странное покалывание в затылке. Такое ощущение, как будто за мной кто-то наблюдает. Я оборачиваюсь и обвожу взглядом дорогу и окружающие поля. Ни машин, ни людей. Отдаленное жужжание сельскохозяйственных агрегатов. Больше ничего.
Возможно, я просто взвинчена. Мозг все еще обрабатывает загруженную в него новую информацию. Перестраивает сложившееся у меня предвзятое отношение к людям. (Хотя к Саймону Харперу это не относится. Он по-прежнему мудак.) Мне также не дает покоя странное предчувствие, что я вот-вот получу ответы. Но я совершенно не уверена, что мне хочется их знать.
Нахмурившись, я в последний раз обвожу взглядом окружающий пейзаж и толкаю дверь.
– Привет.
Ответа нет. Я заглядываю в гостиную. Фло валяется на диване, перебросив ноги через подлокотник и глядя в телефон. Она поднимает голову.
– Привет.
– Ты по мне скучала?
– Не очень.
– Мило.
Она опускает ноги на пол и садится.
– Мам, прости меня за вчерашний вечер.
– И ты меня прости.
Я присаживаюсь на краешек дивана.
– Послушай, я не хочу быть одной из этих мамаш, которые во все вмешиваются и все контролируют.
– Ты не такая. В основном. Разве что иногда. Чуть-чуть.