Солнечные лучи проникают в окна, бросая на скамьи золотые и красные отблески. Я всегда обожала эффект от взаимодействия солнечного света и оконных витражей.
И тут я спохватываюсь. В здешних окнах нет никаких витражей.
Я моргаю и озираюсь вокруг. Красные пятна на стекле, горький металлический запах. Я иду по центральному проходу, чувствуя, как внутри меня нарастает ужас, сопровождаемый ощущением дежавю.
Кап, кап. Я не отдам вам Руби.
Что-то лежит на полу возле алтаря. Что-то большое, черное и красное.
Я чувствую, как к горлу подступает тошнота.
Ворона. Искалеченная и избитая. Сломанные крылья, изувеченное тело.
Должно быть, она очутилась тут как в ловушке и начала в панике биться в окна в отчаянной попытке вырваться наружу. Я опускаюсь на корточки возле мертвой птицы. И замечаю нечто, едва виднеющееся из-под ее изуродованного тела. Слегка поморщившись, я отодвигаю ворону в сторону.
У меня шевелятся волосы на голове. Еще одна кукла из веточек. Она одета в черное, с белым лоскутком вокруг шеи. Воротник священника. К груди куклы приколот сложенный клочок бумаги. Газетная вырезка. Я разворачиваю ее. На меня смотрит мое собственное лицо. «Викарий с кровью на руках».
Я чувствую, как у меня на лбу начинает пульсировать вена. Как? Кто? Затем я слышу у себя за спиной какой-то звук. Скрип двери. Я вскакиваю на ноги и оборачиваюсь.
В дверном проеме стоит окутанная утренним светом фигура. Я щурюсь, наблюдая, как она приближается ко мне. Высокая, стройная. Белые волосы, завязанные в узел. Беговые легинсы и яркий флуоресцентный топ. Клара Раштон. Я запихиваю куклу и вырезку в карман.
– Доброе утро, Джек. Ты рано встала.
– Я могла бы сказать то же самое.
– Репетируешь проповедь?
– Вообще-то убираю мертвую ворону.
Она бросает взгляд на пол у алтаря.
– О боже. Бедная птичка.
– Я не понимаю, как она сюда попала.
– Видишь ли, в крыше довольно много дыр. Сюда уже проникали голуби, изредка воробьи. Но ворона – в первый раз. – Она сочувственно смотрит на меня. – Не лучшее начало дня.
– И не говори. А ведь нет еще и семи. – Я обвожу взглядом ее экипировку для бега. – А ты всегда так рано встаешь?
– Да. Брайан считает меня чокнутой, но я обожаю тишину и покой рассвета. Ты бегаешь?
– Даже за автобусом не побегу.
Она усмехается.
– Я уже остывала, когда заметила, что дверь открыта. Ну и решила заглянуть.
Это звучит несколько самоуверенно. Я бы даже сказала, бесцеремонно. Совсем как Аарон и его «проходил мимо». Можно подумать, они все за мной присматривают.
– Что ж, не хочу тебя задерживать, – говорю я. – Мне нужно убрать этот ужас.
– В офисе есть кладовая, там можно взять средства для уборки, – говорит Клара. – И четыре руки лучше двух. Можно я тебе помогу?
У меня нет ни одной уважительной причины отказаться от ее помощи.
– Спасибо.
Конечно, она пытается помочь. Но, идя за ней к офису, я не могу отделаться от мысли – как долго она стояла в дверях, наблюдая за мной?
Сорок минут спустя мы отмыли кровь с окон, а мертвую ворону бросили в мусорный бак позади часовни.
– Ну вот! – Клара обводит взглядом окна. – Теперь намного лучше.
И она права. Мы отмыли заодно часть грязи с окон, и от этого весь неф как будто засиял, став менее мрачным и затхлым.
– Спасибо, – снова говорю я. – Я тебе очень благодарна.
– Не за что, – отмахивается она. – В Чепел-Крофт мы все друг о друге заботимся.
– Что ж, приятно это узнать.
Она улыбается. Ей, должно быть, около пятидесяти пяти, но можно дать меньше, несмотря на белые волосы. Правду говорят, что красота некоторых женщин раскрывается с возрастом – чем больше времени проходит, тем лучше они выглядят.
– Знаешь, может, тебе необходимо от всего этого отвлечься? – теперь говорит она. – Как насчет того, чтобы вечером пойти со мной и Брайаном в паб? Сегодня викторина.
Должно быть, она читает выражение на моем лице.
– Не увлекаешься викторинами?
– Не особенно.
– Как насчет бокала красного вина?
– Ну, с этим я могу присоединиться.
– Отлично. А нам не помешает новый член команды.
– Кто еще в нее входит?
– Я, Брайан и Майк Саддат. Я не уверена, знаешь ли…
– Мы уже знакомы.
– Ага, прекрасно. Он пишет для местной газеты. – Ее глаза вспыхивают. – А знаешь, возможно, мы могли бы написать статейку о тебе…
– Лучше не надо, – чересчур поспешно говорю я.
– Не хочешь?
– Я, честно говоря, очень скучная. Почти нечего писать.
– О, Джек, я уверена, что это не так, – шутливым тоном произносит она. – Готова побиться об заклад, тебе есть что рассказать.
Я пристально смотрю ей в глаза:
– Приберегу свои истории для мемуаров.
Она смеется:
– Чудесно. В любом случае, если ты передумаешь, Майк очень милый, хотя в последние пару лет ему тяжело… Ты знаешь о его дочери? – помолчав, добавляет она.
– Да, он мне рассказал.
– Душераздирающая история. Она была такой прелестной девчушкой. И ей было всего восемь.
Я ощущаю укол в сердце, вспомнив Фло в этом возрасте. Сама невинность. Ее личность едва начала формироваться. И если бы ее у меня отняли… Я чувствую ком в горле.
– Что случилось?
– Трагическая случайность. Она играла в саду у друзей. У них есть веревочные качели. Каким-то образом одна из веревок обмоталась вокруг шеи Тары. Когда это заметили, было слишком поздно.
– Как ужасно.
– Ее пытались реанимировать, но Майку и его жене пришлось принять решение об отключении систем жизнеобеспечения.
– Кошмар.
– Да. Это оттолкнуло семьи друг от друга. Мамы были близкими подругами. После этого Фиона больше никогда не разговаривала с Эммой.
– Эмма – это Эмма Харпер?
– Да, это произошло у них дома. Поппи и Тара были лучшими подружками. Поппи не говорила больше года. И до сих пор по большей части молчит.
Я вспоминаю нашу встречу возле церкви. Странную молчаливость Поппи. Теперь я начинаю кое-что понимать. Стать свидетелем жуткой смерти своей подруги. Страшно себе такое даже представить.
Я качаю головой:
– Это настоящий ужас. Пойти поиграть к подружке и больше никогда не вернуться домой.