Жизнь и смерть в аушвицком аду - читать онлайн книгу. Автор: Павел Полян cтр.№ 162

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Жизнь и смерть в аушвицком аду | Автор книги - Павел Полян

Cтраница 162
читать онлайн книги бесплатно

Мы знаем: живыми мы отсюда не выйдем. На воротах этого ада дьявол собственноручно написал: «оставь надежду всяк сюда входящий» [1126]. Мы хотим исповедаться, пусть это будет наше «Шма Исроэль» для будущих поколений. Это должно быть исповедью трагического поколения, поколения, которое не доросло до своей задачи, рахитичные ноги которого согнулись под тяжелым бременем мученичества, которое время возложило ему на плечи.

И посему речь тут не идет о фактах и цифрах, о сборе сухих документов — это и без нас сделают. Историю Ойшвица смогут восстановить и без нашей помощи. Фотографии, свидетельства и документы тоже расскажут вам о том, как умирали в Ойшвице. Но мы также хотим создать картину того, как «жили» в Ойшвице. Как выглядел нормальный, среднестатистический рабочий день в лагере. В этом дне смешение жизни и смерти, страха и надежды, отречения и воли к жизни. День, в котором одна минута не знает о том, что принесет с собой другая. Как копают и отрубают кайлом куски собственной жизни, кровавые куски, юные годы, и, задыхаясь, грузят их на вагонетку [1127] времени, которая со скрипом и стенаниями тащится по железным рельсам лагерной жизни. А в сумерках, до смерти замученные, вагонетку опрокидывают [1128] в глубокую пропасть. Ах, кто достанет из бездны этот окровавленный день вместе с его черной тенью, залитой страхом ночью, и покажет его миру?

Да, отсюда выйдут живые люди: неевреи. Что они расскажут о нашей жизни? Что они знают о наших страданиях? Что они знали о еврейской нужде в нормальное время? Они знали, что мы — народ Ротшильдов. Они и теперь будут прилежно собирать бумагу из-под маргарина и колбасные шкурки и показывать: неплохо было евреям в лагере. Им не захочется рыться в мусорном ведре памяти и вызывать оттуда бледные, вечно испуганные тени с потухшими глазами, которые, всегда рыскали возле блоков и ложками, зажатыми в посиневших пальцах, дочиста выскребали баки из-под супа. Десять раз прогнанные палками, они рылись в мусорном ведре, в поисках заплесневелых хлебных крошек. Несчастные, они дрожали и гасли, как свечки, не имея возможности осуществить свою единственную мечту — хоть один раз наесться досыта. Тысячи называемых на лагерном языке «мусульманами [1129]», по отношению к которым каждый «общинный деятель» и лагерный начальник считал своим долгом исполнить заповедь Ойшвица «азойв тазойв» [1130]: им помогали — умереть. Эти тысячи неизвестных, слабых и беспомощных, несли на своих слабых плечах все одиночество, всю жестокость и весь ужас лагеря. Весь — потому что они должны тащить и часть работы привилегированных, и они тащили, пока не падали, и пара начищенных сапог «капо» не придавливала их насмерть, как червяков.

Они об этом не расскажут, зачем же портить настроение и вызывать призраки? В особенности, когда собственная совесть тоже не слишком чиста… Лучше говорить о нескольких сытых, с которыми они предпочитали знаться. В целом море одиночества и горя, они видят только пару плавающих на поверхности капель жира, которые остались от расколовшегося корабля. Да, когда мы кусаем от боли собственное тело, эти говорят, что мы едим мясо досыта, а когда казнят наших родителей, они завидуют нам, что мы сможем продать их одежду.

Мы сами должны рассказать о себе. Мы отдаем себе отчет в том, что нам не хватает сил, чтобы описать и создать такое, что могло бы отразить и выразить нашу трагедию. Но — написанное вообще не нужно класть на весы литературы. Оно должно рассматриваться как документ и приниматься во внимание как таковой, нужно учитывать время и место, а не художественную ценность вещи. Время: накануне смерти. Место: на эшафоте. Только от артиста на сцене требуется, чтобы он кричал, плакал и стонал по всем правилам искусства. Ведь ему не больно. В конце концов, никто не будет критиковать упомянутую [1131] жертву за то, что она стонет слишком громко или плачет слишком тихо.

А сказать нам есть что, хотя с литературной точки зрения мы заики. Мы расскажем, как мы можем, на нашем языке. Даже совсем немые не могут молчать, когда им больно, тогда они говорят, но на своем языке: языке жестов. Молчат только Бонци [1132]. Эти делают таинственную мину, как будто бы они бог знает что имели сказать. И только там, в истинном мире [1133], где поза и притворство больше не проходят, они выдают секрет своей жизни — булку с маслом!


Игра уже окончена. Была проделана гигантская работа, работа поколений. Иегуда [1134] был стерт с поверхности земли. Уже разбрасывают и тушат головни. Разбирают печи, культурные памятники новой Европы, архитектурные образцы стиля новой готики. Уже моют руки и идут благословлять «на покрытие крови» [1135], пусть пеплом, это мелочь для пяти таких светлых крематориев.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию