– Это и моя вина тоже, – негромко сказала матушка и тяжело вздохнула. – Я слишком берегла их. Старалась воспитывать, как положено воспитывать леди, ограждая от всего страшного, неприятного и неприличного. Но это было ошибкой. Мне следовало научить их, что жизнь бывает подлой и несправедливой, что репутация – это не главное, что следует знать о человеке, и что глупость может стоить жизни, своей или чужой. Аластор, мальчик мой, прости. Я… тоже виновата. Если бы Амандина и Лоррейн больше знали о ваших целях и о том походе, возможно, они…
Ее голос прервался, и она снова сокрушенно покачала головой.
– Братец, простите нас… – прошептала Мэнди, глядя на него огромными глазами. – Я… не смогу сказать мужу, что навлекла на себя опалу… Я так старалась быть хорошей женой! Он же… вдруг он разлюбит меня?..
Аластор хотел сказать, что хорошей жене вовсе не обязательно появляться при дворе, и лорд Райнгартен наверняка это понимает. Но дыхание вдруг перехватило, он встал, покачнулся и толкнул столик, который жалобно зазвенел.
– Аластор?! – В голосе матушки слышалась тревога. – Что случилось?
Он помотал головой, пытаясь прийти в себя. Случилось… Что-то определенно случилось! С Айлин или с Лу – вот в чем вопрос! Неужели Лучано все-таки погиб? Или умирает прямо сейчас… Неужели его мастер не уберег Лу?! Или это Айлин плохо? Она недавно едва не потеряла ребенка, она может снова… А это опасно для женщины! Кто же из них… Главное – чем помочь?!
– Матушка, присмотрите за девочками… – с трудом вымолвил он, как нарочно слыша за окном в саду звонкие детские голоса. – Я пришлю… за ними…
– Конечно, дорогой мой! Боги, ты белый, как снег! Аластор! Целителя!
«Не надо целителя», – хотел сказать Аластор, но трудно было даже дышать, не то что говорить.
Рванувшись к выходу из гостиной, он едва не врезался в стену, потом все-таки попал в дверь, выбежал в холл, а затем на крыльцо.
– Ваше величество?!
Один из шестерки гвардейцев, сопровождавших карету, оказался рядом, заглянул в лицо, ахнул.
– Коня, – едва ворочая языком, приказал Аластор.
Удушье отступило, сердце тоже перестало колоть, но навалилась острая ледяная тоска, рвущая его изнутри. Плохо, как все плохо, и хорошо уже не будет. Никогда не будет! Прямо сейчас он теряет часть своей души, и если это случится, шрам не заживет, он будет болеть вечно, потому что душа не может жить разорванной на части!
– Ваше величество, вам нельзя ехать! Извольте в карету! – взмолился гвардеец, отступая на шаг.
Умом Аластор понимал, что тот прав, но карета не сравнится с верховым!
– Коня! – приказал он и добавил, скрипнув зубами: – Не с-с-сметь перечить королю! Быс-с-стро!
Ну почему он не взял с собой Огонька?! Хоть бы в поводу приказал за каретой вести, когда ехали сюда… Почему до конюшен так далеко, а вокруг никто ничего не понимает…
Отмахнувшись от кого-то, он рванулся в сторону конюшен. Едва не сбил конюха, и – о счастье! – один из отцовских жеребцов оказался оседлан! Рядом кто-то просил, умолял, чуть ли не пытался встать между ним и конем, но Аластор сделал шаг, второй – и помеха отлетела в сторону, а третьим шагом он взлетел в седло.
– Ваше величество! – послышался отчаянный крик позади, когда Аластор, пригнувшись, вылетел из конюшенного двора. – Догоняйте, болваны!
Дробно простучали копыта, гнедой под Аластором вытянулся в струнку, собрался снова в комок – и перемахнул ограду, вдвое сократив путь к воротам.
– Давай, Рассвет! – крикнул Аластор, вспомнив, как зовут жеребца. – Давай, хороший мой!
Перед воротами на улицу жеребец встал на дыбы, привратник кинулся отворять тяжелую створку. Едва та отошла, Аластор пустил коня в широкую щель, едва не ободрав ноги. Снова пригнулся, давая шенкелей, и жеребец, возмущенно взвизгнув, рванул по улице. Копыта снова застучали наперегонки с сердцем. Навалилась слабость, Аластор, ругнувшись, одной рукой вцепился в поводья, другой – в лошадиную гриву.
Позади послышался стук еще нескольких копыт, не четырех, а побольше – стучало вразнобой. Рядом вдруг оказались двое гвардейцев. Лица напряжены, рты распялены в оскале – то ли что-то кричат, то ли просто дышат, ловя воздух. Аластора опять мотнуло, но не родился еще тот Вальдерон, что живым вылетит из седла, напомнил он себе.
– Держитесь, ваше величество! – рявкнул один из гвардейцев, и две крепкие руки протянулись к плечам Аластора, не давая ему упасть, даже съехать набок. Кони всхрапнули, как один, и пошли рядом так ровно, словно тело у них было одно на троих, только дюжина ног мелькала, отбивая подковами безумный танец.
– Во двор-рец, – прохрипел Аластор, вдруг поняв, куда именно ему надо.
– Так точно, ваше величество! – донеслось то ли слева, то ли справа и тут же улетело с ветром, который безумно хлестал в лицо. – Не извольте… сомневаться…
«Титул обоим, – подумал Аластор, мотаясь в седле, как смертельно пьяный, потому что тело вдруг перестало слушаться. – А, они и так дворяне! Гвардия… Значит, чин и награду. Только бы успеть! Куда?! Зачем?! Не знаю… Но надо!»
Улицы летели мимо, какие-то люди успевали отскакивать из-под копыт, но если бы нет – Аластор не остановился бы, просто не смог. Только частью затуманенного сознания отметил, что еще двое каким-то чудом вырвались вперед и теперь неслись, подхлестывая коней и разгоняя криками прохожих и повозки. Надо же, кони лучше отцовского! Или просто всадников самих пришпоривает страх, что король сломает шею…
Так Лучано или Айлин?! Тянет его во дворец, но если беда с Лучано, то почему в Дорвенанте? Если с Айлин, то почему во дворце?! Аластор отчаянно пытался уловить хоть что-нибудь, понять, но ледяная серая тоска застилала взор, и хотелось плакать, рыдать и кричать в голос, бить кулаками о стену или биться о нее самому…
Дворцовые стены выросли впереди так медленно, что Аластор побежал бы впереди коня, если бы мог. Гнедой Рассвет под ним уже храпел, но хода не сбавлял, удила покрылись пеной, а копыта стучали так же ровно и чисто. Аластор молча взмолился, сам не зная кому, жеребец проскочил через караулку в поспешно открытые ворота, птицей влетел на дворцовую аллею. Двое, скакавшие рядом, едва успели расступиться, чтобы всем вместе не столкнуться в этих воротах. Еще двое, что мчались впереди, подали коней в стороны, и Аластор осадил жеребца у парадного дворцового крыльца. Спрыгнул с него, крикнул неизвестно кому:
– Выводить хорошенько, не смейте поить!
И кинулся по широким ступеням вверх, с омерзением понимая, каким медленным и непослушным кажется собственное тело. Верхом он был с конем одним целым…
Вот и дверь. Огромная дубовая дверь, открыта всего одна створка, как и положено для всех, а вторую для него – короля – распахнуть не успели. Аластор вломился в холл, как его предок – в захваченную крепость. И снова люди разбежались от него, но кто-то все же оказался рядом и выдохнул в самое ухо, схватив за плечо: