— Предоставьте переводчика! Обеспечьте сурдоперевод!
Судья грозно прищурился, в голосе звякнули металлические нотки — он рявкнул во всю мочь:
— В чем дело?
Подбежали судебные приставы и утащили за дверь возмущенного глухого.
— Соблюдайте тишину! Нарушители будут удалены из зала или же привлечены к суду за неподобающее поведение.
— Переводчика! — посыпались крики со всех сторон — здесь оказалось немало людей с нарушениями слуха.
— Судья! Переведите и то, что вы только что сказали. Эти люди не могут вас слышать, — заметил кто-то, и в зале послышался смех.
Ни от кого не укрылось замешательство судьи. Однако тот быстро взял себя в руки и сердито посмотрел на публику. Еще одного вопящего глухого вывели из зала. Прокурор и адвокаты пристально наблюдали за происходящим и время от времени, склонившись над бумагами, что-то помечали в своих записях. Сказывалась профессиональная привычка.
Возмущенные выкрики не стихали, в зале стоял гвалт. Пастор Чхве Ёхан поднялся с места.
— Простите, что вмешиваюсь в судебный процесс. Я — пастор Чхве Ёхан, возглавляющий рабочую группу по делу интерната «Чаэ». И раз уж здесь, в зале, есть люди с нарушениями слуха, то я требую задействовать переводчика. Думаю, будет разумно и удобно попросить обеспечивать сурдоперевод обвиняемого Пак Бохёна. Надеюсь, он не откажется. Если господин судья примет во внимание…
Когда пастор заговорил, зал притих, внимательно прислушиваясь к его словам. И, похоже, это задело судью за живое.
— Я приказываю вывести пастора Чхве Ёхана из зала суда. Здесь дозволено брать слово только согласно установленному протоколу.
Пастор Чхве пристально посмотрел на судью:
— Ваша честь! Разве не само собой разумеется, что на процессе с участием слабослышащих необходим сурдоперевод? Эти люди пришли сюда, потому что воспринимают случившееся как свое личное, от души печалясь и негодуя. С этим следует считаться…
В ответ судья завопил:
— Я требую тишины!
И двое приставов удалили пастора из зала.
Со Юджин вновь посмотрела на возвышение, где восседал судья. Малорослый и на вид довольно хилый, он с непроницаемым лицом схватил микрофон и окинул публику грозным взглядом.
— Переводчик обвиняемого Пак Бохёна находится здесь, чтобы переводить представителям суда. Остальным перевод не требуется. Любой, кто проявит неуважение к суду, без всякого снисхождения ответит по закону.
В это время поднялся один глухой и, пока его не вывели судебные приставы, успел сказать:
— Мы тоже граждане Республики Корея. И у нас тоже есть право присутствовать на судебном заседании. Вы несколько раз призывали к тишине, но мы не могли этого услышать, так что вы не имеете никакого права меня задерживать. Разве я не прав?
Отовсюду послышались смех и негромкие аплодисменты. Судебное слушание, не успев начаться, было приостановлено. Журналисты застрочили в своих сотовых и ноутбуках, описывая суматоху. Даже судебным исполнителям стало ясно, что происшествие наделает много шуму и по головке их не погладят.
Пастор Чхве Ёхан сидел на дальней скамейке во дворе суда. Погрузившись в свои мысли, он глядел в небесную высь, но, услышав шаги Со Юджин, тут же проворно расправил плечи и тихонько кашлянул.
— А кто-то сказал, что он не закоснелый консерватор, — шутливым тоном поддела Со Юджин, напомнив его собственные слова о судье.
— Так и есть. Будь он закоренелым консерватором, арестовал бы меня прямо в зале суда, обвинив в учинении беспорядков, — усмехнулся пастор и продолжил: — Даже подумать не мог, что процесс пойдет без переводчика. Но разве я сказал что-то, что противоречит здравому смыслу?.. Надо же так опростоволоситься с самого начала.
Убирая волосы за уши, Со Юджин проворчала:
— То-то и оно, пастор! Ох уж этот здравый смысл… Самый здравый-прездравый…
74
Заседание возобновилось с заявления судьи:
— Для беспрепятственного проведения слушаний судебные исполнители приняли решение временно назначить переводчика. Подсудимый, продолжайте!
Ли Гансок вновь поднялся с места.
— Меня лихорадит, ведь это немыслимо — такое бесчестие. Я размышлял, почему на мою долю выпали такие мучения. Все это послужило поводом оглянуться на всю свою жизнь через призму Бога и моих почтенных предков. Наш многоуважаемый батюшка Ли Джунбом под псевдонимом Пэсан…
— Да-да, пятьдесят лет назад ваш достопочтимый батюшка основал интернат… Можете переходить к следующему пункту…
В помещении суда стояла невероятная духота, и судья, видимо, уже успел притомиться, отчего был несколько раздражен. То там, то здесь послышались смешки. Но в целом публика присмирела.
Было видно, как ссутулился Ли Гансок, получив от судьи нагоняй за словоблудие.
— Хорошо, ваша честь, я понял. Так вот, наш многоуважаемый батюшка Ли Джунбом под псевдонимом Пэсан из сострадания к глухим детям пятьдесят лет назад основал интернат «Чаэ», пожертвовав без остатка всем своим состоянием, а мы, я и мой брат, росли и мужали в стенах этого учреждения…
Судья посмотрел на него с нескрываемым презрением и, склонив голову, почесал в затылке. Ли Гансок, прервавшись на середине, не мог продолжить и начал сызнова, словно твердил таблицу умножения.
— Я всегда буду помнить наказ нашего отца, который наставлял нас, сопливых мальцов, жалеть бедных, несчастных детей. И если наше стремление окружить детей еще большей заботой — повкуснее накормить и получше выучить — считается преступлением, то я приму любое наказание. Ежели рука, протянутая навстречу истосковавшимся по ласке детям, именуется сексуальным домогательством, а желание потрепать по голове ребенка зовется сексуальным насилием, то, разумеется, я и мой брат должны быть наказаны. Но все это — бессовестная ложь, придуманная левыми и частью молодых преподавателей левого толка, недовольных нашим попечительским фондом! Обуреваемые жаждой власти и желанием проглотить фонд целиком и полностью, они забивают мозги бедным детям-инвалидам, науськивают их. Ваша честь, я хотел бы подать ответный иск. Но, как духовный попечитель несчастных детей и как верный христианин, не стану учинять расправу. Но позвольте мне зачитать следующие строки, которые припомнились мне, пока я сидел в заточении, и которые часто декламировал наш отец:
Неужто дружелюбие — недуг,
а чуткость болезнию зовут?
Поэтому и глаз я не могу сомкнуть…
Лишь Небесам дано безгрешность знать мою!
С мест, где сидели прихожане муджинской церкви Великой Славы, послышались несмелые аплодисменты, но тут же смолкли, стоило судье бросить на них испепеляющий взгляд. Ли Гансок, опьяненный своей собственной речью, буквально светился довольством. Со Юджин подумала: слава богу, что сегодня здесь нет Ёнду, Юри и Минсу. Самой ей раньше не приходилось сталкиваться с подобным сортом людей, как близнецы Ли или Пак Бохён, поэтому, по правде сказать, ввязавшись в борьбу с этими подонками, она вдруг сама себе показалась маленькой и жалкой. Хотелось надеяться, что и прокурор, и адвокат, и судья понимают, какого поля эти ягоды… И что они бессовестно лгут.