Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Никонов cтр.№ 140

На следующий день Палеолог пригласил на завтрак с Тома своих английского и итальянского коллег. «Карлотти заявляет, что вполне присоединяется к моему мнению, когда я утверждаю, что мы должны поддерживать Милюкова против Керенского и что было бы важной ошибкой не противопоставить Совету политического и морального авторитета союзных правительств…

Поддерживаемый Бьюкененом Тома категорически высказывается за Керенского:

— Вся сила русской демократии в ее революционном порыве. Керенский один способен создать с Советом правительство, достойное доверия» ^[1251].

В то время на заседание Временного правительства пришли члены Контактной группы из Совета вместе с вернувшимся в страну Черновым, который и поставил вопрос о том, чтобы содержание правительственной декларации от 27 марта — ввиду ее особой значимости — было доведено до сведения союзных правительств специальной нотой российского МИДа ^[1252]. Церетели подтверждал, что Чернов, «делясь своими наблюдениями над эволюцией общественного мнения в западных странах, указывал, что заявление правительства революционной России об отказе от старых, империалистических целей будет встречено там с сочувствием и поставит там в порядок дня в самой благоприятной для нас форме вопрос о пересмотре общесоюзнических целей войны. После Чернова взяли слово Скобелев и я, чтобы поддержать это предложение», однако «закончил заявлением, что не отказывается от посылки ноты и сделает это в ближайшем будущем» ^[1253].

А 12 апреля Тома, не поставив в известность посла, пополудни встретился с Керенским. Встреча «братьев» прошла в теплой и дружеской обстановке. Керенский не скрывал теплых воспоминаний о том, как он впервые увидел «бородатого светловолосого коренастого француза с воодушевленным взглядом, сверкавшим из-за золоченой оправы очков, с искренней и одновременно хитрой улыбкой, исключительно напоминавшего русского интеллигента, своими усилиями выбившегося в какой-нибудь Костроме из мужицкой среды… Тома — по-моему, единственный из всех бывавших в России в 1917 году иностранцев — по велению своего сердца относился к русской революции, к русскому духу, к нашим несчастьям» ^[1254].

Речь шла о целях войны. Тома рассказал Палеологу: «Керенский энергично настаивал на необходимости приступить к такому пересмотру, согласно постановлению Совета; он полагает, что союзные правительства потеряют всякий кредит в глазах русской демократии, если они не откажутся открыто от своей программы аннексий и контрибуций.

— Признаюсь, — говорит мне Альбер Тома, — что на меня произвели сильное впечатление сила его аргументов и пыл, с каким он их защищал…

Тома заключил:

— Мы будем вынуждены выбросить балласт» ^[1255].

Полагаю, это замечание означало, что в тот день от лица французского правительства он дал добро на задуманное группой Керенского переформатирование правительства российского. В первую очередь предстояло избавиться от Милюкова. «Тома играл двусмысленную роль и отзывался о Милюкове пренебрежительно и враждебно… Фактически, конечно, этот уход был делом рук социалистов, которым в данном случае помог Альбер Тома» ^[1256], — уверен Набоков. Милюков почувствовал угрозу. Утром 13 апреля он меланхолически замечал Палеологу:

«— А ваши социалисты не облегчают моей задачи.

Затем он рассказывает, что Керенский в Совете хвастается, что обратил их в свою веру, даже Альбера Тома, и что уже считает себя единственным хозяином внешней политики» ^[1257].

Милюков таким образом описывал интригу Керенского, говоря о себе в третьем лице: «Чтобы форсировать положение, Керенским пущено было в печать сообщение, что «Временное правительство подготовляет ноту, в которой оно обратится в ближайшие дни к союзным державам. В этой ноте Временное правительство более подробно разовьет свой взгляд на задачи и цели нынешней войны, в соответствии с обнародованной уже Временным правительством декларации по этому вопросу» ^[1258].

Милюков был возмущен вторжением в его епархию. Набоков рассказывал, как на заседании правительства «Милюков обратился с вопросом, кто дал такое заведомо не соответствующее действительности communique прессе. Керенский несколько смутился, пытался увиливать, говоря, что он не отвечает за ту форму, в которой пресса передала его слова, но в конце концов заявил, что при сложившихся обстоятельствах такое сообщение не считает необходимым. Тогда Милюков сказал кн. Львову, что если Керенский не опровергнет сообщения, он, Милюков, немедленно подаст в отставку. Так как уже было поздно и все устали, решено было обсудить вопрос вечером. Произошло очень бурное заседание, в котором Керенский почувствовал себя совершенно одиноким, так как даже его наиболее твердые сторонники находили допущенный им прием совершенно неприличным и невозможным» ^[1259].

Опровержение было опубликовано на следующий день. А Керенский при очередной встрече с Тома прямо говорит, что наибольшую угрозу для Временного правительства представляют Милюков и «люди Ленина на крайнем правом фланге». И добавил:

— Если Милюков будет продолжать в том же духе, то я уйду из правительства и тогда все рухнет ^[1260].

В интригу вокруг смены правительства вовлекается и английское посольство, Бьюкенен в середине апреля активно встречается с Терещенко и Керенским и заносит в дневник: «Терещенко — очень умный и желает помочь нам в отношении доставки обещанной пшеницы и строевого леса. У меня с ним наилучшие отношения, и я постепенно вхожу также в дружбу с Керенским, который вначале скорее относился с подозрительностью к моим действительным чувствам в отношении революции. К несчастью, он плохо говорит по-французски, но когда он обедал в посольстве, то Локкарт (наш генеральный консул в Москве), который бегло говорит по-русски служил для нас переводчиком, и мы имели продолжительную и откровенную беседу» ^[1261].