Создатель звезд - читать онлайн книгу. Автор: Олаф Стэплдон cтр.№ 77

Социальное устройство Седьмых Людей по своей сути не было ни утилитарным, ни гуманистическим и даже не религиозным, а скорее эстетическим. Каждый закон и каждое учреждение рассматривались прежде всего как вклад в совершенную форму общества. Даже общественный прогресс считался всего лишь тем, в чем должна быть воплощена красота, то есть гармонией связанных ярких жизней индивидуумов. Однако не только для индивидуума, но и для самой расы (таково было твердое убеждение) «смерть на крыле» была более прекрасной, чем продолжительная жизнь на земле. Даже общее самоубийство всей расы считалось лучше, гораздо лучше, чем прозаическая серость земного бытия. Однако хотя и индивидуум и раса рассматривались всего лишь как средства достижения объективной красоты, то в этой убежденности не оставалось никакого места для религии. Седьмые Люди были совершенно лишены интереса ко всеобщему и незримому. Красота, которую они пытались создать, была недолговечной и весьма сладострастной. И они были этим вполне удовлетворены, полагая, что так и должно быть. Индивидуальное бессмертие, как сказал один умирающий мудрец, наверняка столь же утомительно и скучно, как бесконечная песня; точно так же и по отношению к расе. Восхитительная страсть, которую составляем мы все, должна умереть, сказал он, потому что без смерти она не будет соответствовать красоте.

По прошествии сотого миллиона земных лет это общество воздухоплавателей претерпело незначительные изменения. На многих островах за весь этот период все еще стоял ряд древних башен-небоскребов, хотя и перестроенных почти до неузнаваемости. В этих «гнездах» мужчины и женщины седьмого человеческого вида спали долгими ночами, сбившись большими массами, как ласточки на насесте. Днем эти же огромные башни были едва заполнены теми из людей, кто отрабатывал свою очередь на промышленных предприятиях, в то время как другие трудились на полях и на море. Но большинство находилось в воздухе. Многие из них скользили над самой поверхностью океана и бросались вниз, словно бакланы, хватая рыбу. Многие, кружась над землей или над морем, время от времени снижались, напоминая хищных птиц, над пернатой дичью, составлявшей основное питание этого вида. Другие, поднимаясь на сорок или пятьдесят футов над волнами, где даже такая плотная атмосфера, как на Венере, могла едва удерживать их, парили, планировали, кружились с широким охватом, наслаждаясь лишь чистой радостью полета. Были и такие, что в безветренной штилевой солнечной высоте зависали, почти без движений, на устойчиво восходящих воздушных потоках, для размышлений и восторга просто от способности восприятия. Немало опьяневших от любви пар соединяли свои пути в воздушных узорах, в спиралях, каскадах и восьмерках полета, чтобы тут же слиться в объятьях и падать почти десять тысяч футов в единении тел. А некоторые носились то туда, то сюда сквозь зеленый туман частиц растений, собирая их, словно «манну небесную», в свои открытые рты. Целые группы, кружащиеся вместе, обсуждали проблемы, социальные или эстетические; другие вместе пели или слушали речитативы эпических стихов. Тысячи, собираясь в небе как перелетные птицы, выполняли массовые витки и спирали, напоминающие широкомасштабные праздничные демонстрации в воздухе времен Первого Всемирного Государства, но более живую и экспрессивную, чем полет любой машины. И обязательно всегда находился кто-нибудь, один или с компанией, кто или в погоне за рыбой и пернатой дичью, или за чистым весельем выставлял свою силу и уменье против урагана, зачастую трагически, но никогда без страсти и радости в глубине души.

Может показаться до некоторой степени невероятным, что культура Седьмых Людей длилась так долго. Она непременно должна была бы разложиться через обычное однообразие и застой или продвинуться в сторону более богатого жизненного опыта. Но нет. Поколение следовало за поколением, и каждое имело слишком короткую жизнь, чтобы их молодой задор и проявление скуки могли пережить их. Более того, приспособление этих существ к их собственному миру было настолько совершенным, что даже если бы они жили и многие века, они не почувствовали бы необходимости в переменах. Полет предоставлял им сильное физическое возбуждение и физическую основу гениального и экстатического, хотя и ограниченного, духовного переживания. В этом их превосходном приобретении они радовались не только разнообразию полета как такового, но также и постигали красоты их разнообразного мира, как и, возможно больше всего, в тех тысячах лирических и эпических попыток установления человеческих взаимосвязей в этом воздушном братстве.

Конец же этого, казалось длящегося бесконечно, блаженства, как бы то ни было, таился в самой природе этого человеческого вида. Прежде всего, пока века складывались в эпохи, поколения сохраняли все меньше и меньше знаний из традиционных древних наук. Потому что это стало для них в высшей степени маловажным. Воздушное братство в этом не нуждалось. Эта потеря всего лишь простой информации не имела никакого значения до тех пор, пока их условия жизни оставались практически неизменными; но идущие своим чередом биологические изменения начали расшатывать их. Человеческий вид оказался постоянно подвержен некоторой биологической нестабильности. Часть младенцев, какая именно – зависело от обстоятельств, неизменно была изуродована, и деформации носили в основном такой характер, при котором полеты были просто невозможны. Нормальный младенец был способен летать уже на втором году. Если какая-то случайность не позволяла ему сделать этого, то он неизменно впадал в депрессию и умирал еще до конца третьего года. Но множество из деформированных детей, будучи результатом частичного поворота развития в сторону обычной пешеходной природы, были в состоянии жить неограниченное время и без полетов. Согласно кодексу милосердия, такие калеки всегда должны были уничтожаться. Но со временем, из-за постепенного истощения определенных морских солей, необходимых для поддержания природы Седьмых Людей, младенцы все чаще и чаще были скорее деформированными, нежели соответствующими истинному типу. Мировое население упало так сильно, что жизнь всего общества в воздухе, организованная согласно освященным веками эстетическим принципам, больше поддерживаться не могла. Никто не знал, как остановить увядание расы, но многие чувствовали, что сделать это не удастся без глубоких знаний в биологии. И вот была принята на вооружение политика борьбы с катастрофой. Было решено сохранять тщательно отобранную часть деформированных младенцев, особенно тех, которые, хотя и были обречены жить на земле, возможно, были в состоянии развить высокий интеллект. Таким образом надеялись воспитать специальную группу индивидуумов, свободных от опьянения полетов, чьей работой должны стать биологические исследования.

Выдающиеся калеки, появившиеся в результате такого подхода, взглянули на проблему существования под новым углом. Лишенные того возвышенного опыта, которым жили их собратья, завидующие тому счастью, о котором они знали лишь теоретически, однако презирающие простодушный разум, который не заботился (как казалось) ни о чем, кроме физического упражнения, любовных утех, красоты природы и утонченности общества, эти бескрылые умники попытались найти полное удовлетворение в жизни, занятой исследованиями и научным управлением. На удачу, однако, все они оказались из числа изгоев. Потому что их натуры были подстроены под жизнь в воздухе, вести которую они не могли. Хотя они и получили от крылатых людей только уход и некоторое сочувствие, они мучились от этой доброты и закрывали свои души и сердца от всех ортодоксальных ценностей и пытались найти новые идеи. В течение немногих веков они восстановили интеллектуальную жизнь и, пользуясь той силой, что дает знание, сделали себя хозяевами мира. Их дружелюбные крылатые собратья были удивлены, озадачены и даже огорчены – и тем не менее в значительной степени довольны. Даже когда стало очевидно, что «прикованные к земле» вознамерились создать новый мировой порядок, в котором больше не будет места для красот естественного полета, крылатые были озабочены лишь тем, чтобы скорее снова отправиться в полет.