Отношения Джона с отцом были совершенно иными. Джон извлек много пользы из живого ума доктора, но между ними так и не возникло настоящего взаимопонимания и общности вкусов. Я не раз замечал, как на лице Джона, когда он слушал отца, на мгновение появлялось насмешливое выражение, а порой – отвращение. Чаще всего это происходило в те моменты, когда сам Томас считал, что открывает перед мальчиком тайны человеческой натуры и секреты вселенной. Надо ли говорить, что не только Томас, но и я, и многие другие вызывали в Джоне то же изумление и отторжение. Но Док оставался основным источником этих чувств, потому, наверное, что был самым ярким, самым впечатляющим примером умственной ограниченности нашего вида. Я уверен, что Джон не раз намеренно провоцировал отца, заставляя его произносить целые лекции. Он как будто говорил себе: «Я должен как-то научиться понимать странные создания, что господствуют на этой планете. Вот прекрасный образец. Нужно с ним поэкспериментировать».
К тому времени, надо признаться, я сам все больше интересовался невероятным созданием по имени Джон. И одновременно невольно все больше подпадал под его влияние. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда он отметил меня на будущее и предпринимал первые шаги, чтобы меня поймать. Его отношение ко мне было основано на единственном хладнокровном предположении: что я, человек средних лет, был, по сути, его рабом. Что, как бы я не смеялся над ним и не бранил его, втайне я видел в нем превосходящее меня существо и в душе был его верным псом. Какое-то время я мог развлекаться, изображая независимого человека (в то время я неумело строил из себя свободного журналиста), но рано или поздно должен был покориться хозяину.
Когда Джону исполнилось восемь с половиной лет, его, как правило, принимали за странного ребенка лет пяти или шести. Он по-прежнему играл с детьми, которые принимали его как своего, хотя и считали, что он немного с причудами. Тем не менее он мог принимать участие и в разговорах взрослых. Конечно же, Джон обычно был либо слишком просвещен, либо слишком мало знал о жизни, чтобы нормально участвовать в беседе, но его слова никогда не казались совершенно неуместными. Даже самые его наивные замечания обычно были поразительно глубокими.
Впрочем, наивность Джона быстро сходила на нет. Теперь он с немыслимой скоростью прочитывал невероятное количество книг. Не было такой книги, на которую у него ушло бы больше двух часов – каким бы сложным ни был описываемый в ней предмет. Многие он мог освоить за четверть часа. Но большинство пролистывал за несколько секунд и отбрасывал как не стоящие внимания.
Порой во время чтения Джон мог потребовать, чтобы кто-нибудь (отец, мать или я) отвез его посмотреть на процесс какого-то производства или в лабораторию, чтобы понаблюдать за экспериментом, спустился с ним в шахту, поднялся на борт корабля или отправился на место некоего исторического события. Чтобы удовлетворить эти запросы, приходилось прикладывать огромные усилия, и зачастую нам не хватало влияния. Кроме того, многие запланированные поездки отменялись из-за страха Пакс перед нежелательной оглаской. Так что каждый раз, когда мы все-таки отправлялись в очередное путешествие, приходилось делать вид, что присутствие Джона было случайностью, а его интерес – ребяческим и неосознанным.
Между тем в деле познания мира Джон не находился в полной зависимости от старших. Он завел привычку вступать в разговоры с самыми разными людьми, желая «узнать, чем они занимаются и что они думают о всяких разных вещах». Он мог обратиться к человеку на улице, в поезде или на проселочной дороге – и всякий, кто оказывался вовлеченным в беседу с этим мальчишкой с огромными глазами, волосами как овечья шерсть и взрослой манерой речи, в конце концов обнаруживал, что сказал больше, чем намеревался. Я убежден, что таким необычным способом Джон за месяц узнал о человеческой природе и проблемах современного общества больше, чем любой из нас узнает за всю свою жизнь.
Мне посчастливилось стать свидетелем одной из таких бесед. Объектом исследования оказался владелец крупного универсального магазина в ближайшем промышленном городе. Джон подкараулил мистера Магната (лучше не упоминать его настоящего имени) в поезде, на котором он с утра добирался на работу, и разрешил мне присутствовать, но только при условии, что я притворюсь, что с ним не знаком.
Мы позволили нашей добыче пройти через турникет и устроиться в купе первого класса. После этого подошли к кассе, где я несколько смущенно попросил «в первый, один полный и один детский». После этого мы разделились и по очереди проникли в вагон мистера Магната. Когда я вошел в купе, Джон уже сидел в углу напротив выдающегося человека, который время от времени поглядывал поверх газеты на странного ребенка со лбом, как скала, и глазами, как пещеры. Вскоре после того, как я устроился на сиденье по диагонали от Джона, вошли еще двое коммерсантов, которые тут же погрузились в чтение газет.
Джон, казалось, был совершенно захвачен каким-то выпуском комиксов. И хотя книга была куплена, только чтобы послужить реквизитом, подозреваю, Джон читал ее с искренним удовольствием. Потому что, несмотря на все необычайные дарования, в те времена он по-прежнему оставался «самым обычным мальчишкой». В последовавшем разговоре с коммерсантом он в какой-то мере играл роль одаренного, но все-таки наивного ребенка. Но в то же время он и был наивным ребенком, одновременно отсталым и чертовски умным. Я сам, хотя и неплохо его знал, не мог отличить, какие из вопросов вызваны искренним интересом, а какие были всего лишь игрой.
Когда поезд тронулся, Джон принялся разглядывать свою жертву с такой настойчивостью, что мистеру Магнату пришлось спрятаться за газетным листом.
– Мистер Магнат! – раздался наконец высокий звонкий голос Джона, и все взгляды обратились на него. – Можно мне с вами поговорить?
Коммерсант появился из-за своего укрытия, стараясь не выглядеть неуклюже или покровительственно.
– Конечно, мальчик мой. Как тебя зовут?
– Джон. Все говорят, что я чудной ребенок, но это не важно. Мы будем говорить о вас.
Мы все рассмеялись. Магнат поерзал на сиденье, но сохранил серьезное выражение лица.
– Да уж, – сказал он. – Ты определенно чудной ребенок.
Он оглядел находившихся в купе взрослых, ожидая подтверждения, и мы почтительно заулыбались.
– Да, – ответил Джон. – Но, видите ли, с моей точки зрения, вы – чудной человек.
Секунду Магнат колебался между изумлением и раздражением, но так как все, кроме Джона, рассмеялись, он избрал снисходительную усмешку.
– Уверен, – сказал он, – что во мне нет ничего примечательного. Я всего лишь торговец. Почему ты считаешь меня чудным?
– Ну, – ответил Джон, – меня считают чудным из-за того, что у меня больше ума, чем у большинства детей. Некоторые считают, что больше, чем следовало бы. Вы же чудной потому, что у вас больше денег, чем у большинства людей. Больше (как считают некоторые), чем следовало бы.
Мы все вновь рассмеялись, на этот раз несколько нервно. Джон между тем продолжал: