Ксерокопия Египта - читать онлайн книгу. Автор: Денис Лукьянов cтр.№ 27

На самом деле, машинка эта есть, просто она не выставлена на витрины.

Ведь если верить одному умному немецкому дядьке с большими усами, то боги как-раз таки умирают…

Правда, на стене было написано вовсе не это. Конечно, давать дословный перевод иероглифов — слишком неинтересно. Поэтому, они приобрели манер фильма, некой истории, что была запечатана в словах слишком уж дословно. Достаточно посмотреть на нее с нескольких углов, соединить знания из разных источников — и перед взором тут же рисуется вполне себе художественная картинка, по которой периодически носится метафорический режиссер и просит переставить все на съемочной площадке.

В общем, вот что там было написано. В кинематографическом варианте:

Свет летел вертикально вверх, каким-то образом падая словно не с неба, а на небо. Там он превращался в одно острое лезвие бритвы, которое мерцало голубым сиянием — собственно, именно так выглядит небо в экстремально жаркий день для того, кто лежит и смотрит ввысь.

Двое жрецов как-раз устроились на кушетках и глядели на небо, видимо, в надежде поймать взглядом несущегося где-то там Ра.

Если бы бог солнца и глянул вниз, то счел бы геометрическую композицию из двух лежащих мужчин весьма интересной. Один из них был вытянутым и тоненьким, как карандашная линия, а другой более походил на шар.

Иными словами, настоящие толстый и тонкий, но только с небесной высоты похожие на работу некоего художника-кубиста, зачем-то запихнувшего в свой шедевр шар.

Тот, что был потоньше, почесал длинную козлиную бородку, которая казалась продолжением тощего подбородка.

— Хой, что-то мне подсказывает, что ничего мы там не разглядим.

— Да, — жрец потолще потянул руку в сторону кубка с напитком, и тело его содрогнулось, а складки на белых одеждах пошли волнами. — Конечно мы ничего не разглядим. Мы же просто смотрим на небо. И щуримся.

— И зачем мы тогда это делаем? — тонкий кинул в рот виноградинку.

— Затем, Хотеп, чтобы хоть что-то увидеть.

— Но мы же ничего не можем увидеть. Сами только что решили.

— Это, мой друг, называется философией. Те, кто пришел со стороны захода солнца, рассказывали об этом.

Хотеп и Хой улыбнулись в унисон.

— Ну, тогда, продолжим смотреть?

— Да.

— Ради того, чтобы ничего не увидеть?

— Именно.

— Интересная эта штука, философия… — Хотеп растянулся на кушетке, хрустнув косточками, и вновь поднял глаза к небу, прищурившись.

Идиллия вновь накрыла парочку жрецов с головой, словно бы отделив их от реального мира железным, пуленепробиваемым занавесом. Свет, заливающийся в зрачки, размывал мир, превращая торчащие вдалеке силуэты храмов в еще более размытые контуры, словно бы тенями выползающие из-под земли…

Но одна пуля все же пробила барьер идиллии.

Это был звук чужих шагов, который рикошетил от храмовых колонн и залетал в уши. Потом к этому присоединились барабаны, требующие их, верховных жрецов, присутствия.

— Ну нет, — вздохнул Хой. — Ну почему именно сейчас…

Нил расползался по пустыне, словно морозный узор по стеклу, все разрастаясь и разрастаясь, пропадая где-то вдали. Его слегка мутные воды расплескивались и подпрыгивали, пока что лишь чуть-чуть, репетируя перед разливом, когда река изрыгнет слегка пахнущую тиной воду по всей округе, затопив уже заготовленные египтянами поля для посевов…

Природа готовилась к мини-катастрофе, но люди приготовились раньше.

Нил никуда не торопился. Он просто лениво журчал и бултыхался, утекая вперед, словно бы зевая многочисленными бульками. Река превратилась в малоподвижного старика и, подобно ему, тоже приобрела свой, характерный, ни с чем не сравнимый запах. Он не был отвратительным, но и особо приятным его назвать тоже было трудно. Что-то среднее между застоявшейся водой и тиной.

Запах расползался по округе еще медленнее и еще ленивее, чем вода, но рано или поздно добирался до зданий. И, проникая внутрь, будоражил человеческие носы, неся с собой два противоположных ощущения — легкую вонь и свежесть.

Эфе уже надоело дышать этой дурной сыростью, но никуда деться она не могла. Приходилось быть тише воды, ниже травы — чтобы внутри храма ее никто не заметил.

Говоря откровенно, нос девушки уже давно был в глубокой отключке. Одно дело дышать Ниловской сыростью, а другое дело — несколькими десятками неприятных ароматов одновременно: трупный запах, бальзамы, масла, специальные мази… Все равно, что засунуть нос в банку с нашатырем — в обоих случаях организм спасибо точно не скажет.

Но Эфа хорошо держалась, при этом зажав одной рукой нос, чтобы хоть как-то приглушить букет запахов.

Девушка спряталась меж колонн и наблюдала за работой жрецов, бальзамирующих мертвые тела.

Если бы кто-то и заметил Эфу, то он бы отметил весьма необычный выбор наряда, и это — мягко сказано. Любой египтянин посчитал бы нонсенсом мужскую робу на девушке.

Но по-другому Эфа поступить и не могла. Самой большой морокой оказалось прятать не слишком уж маленькую грудь, чтобы не было даже ни малейшего намека на ее существование. Пришлось заматываться в белую одежду несколько раз — почти как в ролл — чтобы выпирающая часть тела перестала быть выпирающей.

Итогом всех этих хитросплетений и махинаций стала укутанная в одеяние Эфа, которая казалось слегка упитанным мужчиной из-за наслоения одежды.

Девушка аккуратно выглянула из-за колонны и тут же скрылась.

Как же ее раздражало то, что она не может бальзамировать трупы. И все потому, что она — девушка! Ей даже нельзя было появляться в этом месте!

Эфа снова украдкой выглянула из укрытия и вернулась в свой импровизированный окоп.

Девушка выдохнула и уложила волосы таким образом, чтобы они ничем не отличались от мужских, стянув неким древнем аналогом резинки из природных материалов.

Еще раз выглянула из-за колонн — и нырнула вперед.

Жрецы-мужчины тут же отвлеклись, но, увидев лишь очередного коллегу, продолжили работу.

Эфа, глубоко внутри засияв от гордости, подошла к свободной каменной плите, на которой лежало мертвое тело. Вокруг стояло несколько сосудов-канопа и кувшинов с бальзамами и маслами.

Девушка, засучив рукава, принялась за работу.

Все-таки, удаление всех тех внутренних частей тела, которые после смерти считались человеку абсолютно не нужными, ей нравилось меньше всего. Но без этого первого шага никуда нельзя было деться, поэтому Эфа мужественно, в смысле, женственно, терпела.

Она так умело выуживала внутренние органы и раскладывала их по сосудам, что другие жрецы оборачивались и с восхищением глядели на нее (с их точки зрения — все же на него).