Годы - читать онлайн книгу. Автор: Анни Эрно cтр.№ 2

Вдруг исчезнут тысячи слов, что когда-то обозначали различные предметы, людские лица, поступки и чувства, выстраивали мир, будоражили душу, смущали и возбуждали плоть

лозунги, надписи на стенах домов и в кабинках туалетов, высокая поэзия и похабные анекдоты, названия книг

„анамнез“, „эпигон“, „ноэма“, „теоретический“ — термины, которые выписывали в тетрадку вместе со значением, чтобы не лазать в словарь каждый раз, когда их встречаешь

обороты, которые запросто употребляли другие — и, казалось, вряд ли когда-нибудь удастся освоить самому: „несомненно“, „приходится констатировать“

гадости, которые хочется скорее забыть, но от стараний выбросить их из головы все крепче закрепляющиеся в памяти: „сука драная“

слова, которые мужчины говорят ночью в постели: „я — твой“, „делай со мной все, что хочешь“

жить — это пить себя, не ощущая жажды

что вы делали 11 сентября 2001 года?

слова из воскресной мессы — in illo tempore ^[6]

выражения, давно утратившие контекст и вдруг услышанные вновь, которым радуешься, как чудом сохранившейся вещи, внезапно обретенной потере: „смутьян“, „устроить бузу“, „умереть не встать!“, „косорукая!“

слова, прочно связанные с каким-то человеком или местом, как девиз, — на одном участке руанского шоссе кто-то в машине сказал фразу, и теперь, стоит там оказаться, эти слова выскакивают, возникают в уме, как потайные фонтанчики в Петергофе, которые выстреливают водой, как только на них наступишь

примеры из учебников по грамматике, цитаты, ругательства, песни, мудрые изречения, которые в юности мы выписываем в тетрадки

наш аббат Трюбле все строчит себе

слава для женщины — это роскошный траур по утраченному личному счастью

память живет вне нас, в дождливом дыхании времени

апофеоз для монашки — жить девой и умереть святой

ученый разложил результаты раскопок по ящикам

„тот кулон — поросенок с сердечком / за сто су ей отдал продавец / он сулил ей счастливую встречу / разве жалко сто су за любовь“

„я расскажу вам историю любви“

а можно „чтотоделать“ вилкой? Можно лить „непоймичто“ в рожок младенцу?

(„карты, сдавайтесь!“, „дело пахнет керосином“, „ясно, что ничего не ясно“, „ну, короче“, — как говорил король Пипин…», «выход есть! — сказал Иона и выбрался из кита», «что значит „хватит“? — хватать-то нечего!», «концы в воду прячут только кашалоты!» — тысячу раз слышанные присказки и каламбуры, несмешные, приевшиеся, пошлые до отвращения, пригодные лишь для подтверждения семейной общности и сгинувшие сразу после распада брака, но временами всплывающие в речи, совершенно ненужные и бессмысленные вне существовавшего когда-то клана: по сути это все, что осталось от мужа после многолетней жизни врозь)

слова, которые, как ни удивительно, уже существовали в какой-то момент прошлого — «мастак» (письмо Флобера Луизе Колле), «корпеть» (Жорж Санд ему же)

латынь, английский, русский язык, выученный за шесть месяцев ради одного парня из СССР, — осталось только da svidania, ya tebia lioubliou, karacho

хорошее дело браком не назовут

метафоры, такие затертые, что удивительно, как их еще употребляют: «вишенка на торте», «львиная доля»

«Мать, погребенная вне сада первозданного» ^[7]

устаревшие выражения: «бежать впереди паровоза»; потом забыли, зачем бежать впереди паровоза; потом забыли, как выглядит паровоз

слова мужские, неприятные: «кончать», «дрочить»

слова, заученные для занятий, рождавшие чувство победы над сложностью мироустройства. Со сдачей экзамена они вылетали из головы быстрее, чем запоминались

бесконечные присказки и сентенции дедушек-бабушек, родителей, которые после их смерти вспоминались чаще, чем лица: «чужую шляпу на голову не наденешь»

марки исчезнувших товаров из прошлого — внезапно всплывая в памяти, они радовали больше, чем названия известных доныне фирм: шампунь «Дульсоль», шоколад «Кардон», кофе «Ниди» — вспоминались, словно близкие люди, которых уже не с кем помянуть

«Летят журавли»

«Марианна моей юности»

солнечная погода порадует парижан…

миру не хватает веры в непреходящую истину.

Все пропадет в единый миг. Сотрется словарный запас, копившийся от колыбели до смертного одра. Наступит тишина, и не будет слова, чтобы обозначить. Ни звука не вырвется из открытого рта. Ни единого «я» или «мне». Но язык будет продолжать отливать мир в слова. В беседах за праздничным столом еще будет звучать наше имя, постепенно отделяясь от внешности, пока и оно не потонет в безымянной массе предков.

Овальная фотография цвета сепии, вставленная в паспарту с золотым обрезом, укрытая листом жатого пергамента. Сверху надпись: «Фото-модерн, Ридел, Лилльбон (S. Inf.re). Тел. 80». Крупный насупленный младенец с темным венчиком волос на макушке, с голыми ручками и ножками, сидит на подушке посреди деревянного резного стола. Задник в виде облаков, гирлянда резьбы, чуть задравшаяся вышитая рубашка (низ животика прикрыт ладонью), лямка, скользнувшая с пухлого плечика, — напоминают картинные образы амуров и ангелочков. Такой снимок наверняка был разослан по почте всем родственникам, и каждый тут же стал гадать, с какой стороны семьи случилось прибавление. Это фото из семейного архива — датируемое, по всей видимости, 1941 годом, — наглядно демонстрирует мещански обставленный ритуал вхождения человека в мир.

На следующем снимке стоит подпись того же фотографа, хотя бумага паспарту попроще и золотого обреза нет, — он также наверняка предназначался для семейной рассылки. На нем девочка лет четырех, серьезная, почти хмурая, хотя и с круглыми румяными щеками, с короткими волосами, разделенными на пробор и забранными назад заколками, на которых, как бабочки, сидят банты. Левая рука опирается на тот же узнаваемый резной стол в стиле Людовика XVI. Кофточка туго обтягивает ее тело, юбка на помочах спереди кажется короче из-за выпирающего пухлого живота — возможно, это признак рахита (около 1944 г.).

Еще два небольших снимка с зубчатыми краями, скорее всего датируемые тем же годом, на них та же девочка, только чуть похудевшая, в платье с воланами и рукавами-шариками. На первом изображении она кокетливо прильнула к плотной женщине, одетой в полосатое платье, с прической в виде толстого валика из зачесанных вверх волос. На другом снимке у девочки поднят вверх кулачок левой руки, а правая сжимает ладонь мужчины — высокого, одетого в светлый пиджак и брюки с защипами, стоящего в вольной позе. Оба снимка сделаны в один и тот же день на мощеном дворе возле низкой каменной стенки с торчащими из-за нее цветами. Поверх голов тянется бельевая веревка с забытой прищепкой.