— Он не пришел… — задумчиво произнес Мок.
— А вот теперь слушай внимательно. Встреча этого графа с Клементиной Новоземской произошла 30 августа 1936 года… В тот же день, после полудня он должен был встретиться с Марией Шинок. Тебе эта дата ничего не говорит?
— Именно тогда девушку нашли искусанной?
— Да! — Попельский ударил ладонью по столу, что даже пролилось пиво. — Это он, Эби! Он пришел на ту встречу, но в контору не заходил. Подождал, покуда девушка не вышла оттуда. И он пошел за ней. А она, наверное, плакала, поскольку была обманута тем, что мужчина не пришел на встречу. Она шла, ничего не видя по причине слез, а в своей несчастной сумочке напрасно несла квасцы, которые должны были вернуть ей утраченную девственность. А этот монстр шел за ней… И где-то на нее напал…
Подошла официантка и поставила перед ними тарелки. Мужчины прервали беседу, но не разрывали связей взглядов. Их не интересовала жесткая и зарумяненная шкурка, легко отстающая от розового, сочного мяса, ни белые кучки силезских клёцок
[148], ни небольшие холмики гороха и красной, густой, исходящей паром капусты. Никто из них даже не глянул на официантку, которая не отходила от стола и ожидающе поглядывала на клиентов.
— Чего она хочет? — не выдержал Мок. — Чаевых? Дай ей, Эдвард, а то у меня нет мелочи!
— Речь идет не о чаевых, — ответила официантка по-немецки, а на ее лице было написано возмущение. — Я узнала о том, что вы спрашивали, — в Попельскому она обратилась уже по-польски. — Тут как раз пришел мой коллега, который тогда обслуживал того некрасивого пана.
— Вы можете его позвать? — Попельский вручил ей пятьдесят грошей "на чай".
— Гельмут! — позвала та. — Иди-ка сюда, сынок!
— В чем тут дело? — Мок наколол клецку на вилку и застыл. — Я видел, что когда мы зашли, ты долго с ней о чем-то беседовал… Мне казалось, будто ты спрашивал свободный столик… Может, ты все же объяснишь мне, наконец…
Попельский перенес взгляд на подошедшего к столику официанта Гкльмута. То был широкоплечий парень, на лице были видны следы от оспы.
— Чем могу служить уважаемому пану?
Официант стоял в предписанной правилами позе.
— Выпейте, пан Гельмут, за мое здоровье. — Попельский и парню вручил пятьдесят грошей. — Мы можем говорить по-немецки?
— Разговаривать — да, выпить — нет, — официант произнес это по-немецки, огляделся по залу, но монету сунул себе в карман. — Сейчас пить не могу.
— А кто говорит, что сейчас? — Попельский отрезал приличный кусок рульки и наложил ножом побольше хрена. — Выпьете позднее, а сейчас кое-что нам расскажите. Ваша коллега упоминала, что где-то с полгода назад был тут у вас клиент с исключительно отвратительной внешностью. И что вы его обслуживали… Это может быть очень важным, возможно, что тот человек — это опасный убийца, — последние слова Попельский произнес практически шепотом, показывая официанту свой полицейский значок. — Вполне возможно, вы являетесь владельцем необыкновенно ценной информации. Не хотелось бы вам поделиться ею с нами?
— Я не понимаю одного слова. "Отвратительный"? — Гельмут явно был сбит с толку.
— Уродливый словно обезьяна, — вмешался Мок.
— Тогда я его помню, — расцвел официант. — Он и вправду был некрасивым, словно обезьяна, всю салфетку запачкал… Что-то писал на ней… Я тогда обратил его внимание. Он извинился, даже заплатил за стирку. Это все, что я помню.
— Да ну, пан старший, — Попельский дружелюбно усмехнулся, — наверняка вы помните гораздо больше… Присядьте-ка к нам, выпейте пивка или водочки…
— Не могу я присаживаться к клиентам, — Гельмут вновь оглянулся в сторону бара.
— А что тот уродливый клиент заказывал? — спросил Мок.
— Не знаю, но, похоже, то же самое, что берут все остальные. Клёцки по-силезски и рулет. А потом он ушел. Больше ничего я не помню. Все это было так давно.
— А что он писал на той салфетке, пан не помнит?
Попельский поднес ко рту трясущуюся шкурку, сделавшуюся коричневой от горчицы.
— Нет, не помню. Всю салфетку исписал, так что и воспользоваться нельзя.
— Так что там было? Письмо? Какие-то слова? — В отличие от Попельского, Мок пока что не проглотил ни кусочка.
— Да где там! — Гельмут почесал затылок. — Нет, он чего-то считал. Числа какие-то писал! Причем, чернилами! Салфетка так и не отстиралась!
— И вы, наверняка, ее выбросили? — разочарованно спросил Мок.
— Ну да. А что было делать? Прошу прощения, но мне нужно идти к клиентам.
Гельмут поклонился и ушел. Мок вздохнул и съел клёцку, после чего вонзил вилку в свиную рульку. Но ко рту мясо он поднести не успел. Попельский сильно прижал его предплечье к столу. Поляк был весь напряжен. Немец приглядывался к нему, раскрыв рот, в котором не дано было исчезнуть кусочку мяса. Жир с рульки каплями стекал на скатерть.
— Сюда приехал издалека, повторяю, "издалека", фальшивый граф, встретился с матроной Новоземской, которая рекомендовала ему данное заведение, понавыписывал каких-то чисел на салфетке, — Попельский прижимал руку Мока к столу, а жилы на его лбу делались толще, — а между делом покусал Марию Шинок. Две же первые покусанные жертвы были найдены в окрестностях Львова. А ты знаешь, где находится европейская столица математики?
— А какая здесь связь?
— Так ты знаешь или не знаешь?
— Ну… я знаю… Наверное, Геттинген. Или Париж, Берлин?
— Нет, друг мой, — в голосе Попельского прозвучала гордость. — Львов. Как раз мой город.
— Понимаю, что ты хочешь сказать. То, что Минотавр является математике, который выписывал на салфетке уравнения. А в письме в матримониальное бюро писал, что приедет издалека. Ты соединил оба эти факта. Но с тем же успехом он мог быть предпринимателем и обитателем Варшавы, который в свободную минутку подсчитывает прибыли… Ваша столица тоже ведь находится далеко. И, черт подери, дай мне, в конце концов, съесть эту рульку!
— А тебе известно, что во Львове имеется знаменитое кафе "Шотландское"
[149], где встречаются математики? — Попельский отпустил предплечье Мока. — И знаешь, годами они писали там на салфетках или даже на столешницах, как этот поддельный граф? Быть может, он бывал там тоже, и у него осталась эта привычка?