Несмотря на подобные действия, не оставляющие места для заботы о внешности, о и безжалостное течение времени, Людвике Ткоч не удалось скрыть своей красоты. Эту хрупкую блондинку с фарфоровой кожей обходили наихудшие катаклизмы женской внешности — всяческие гормональные нарушения вместе с до- и послеродовой полнотой. Так что она не удивлялась тому, что двое сидящих у нее в кабинете мужчин пожирают ее взглядами. К этому она давно уже привыкла. Она удивлялась, скорее, тому, что эта парочка осматривает ее, несмотря на ее грубое поведение во время приветствия, когда она сама вырвала у одного из мужчин руку, которую тот уже подносил к губам, и резко предупредила, что не выносит подобных нежностей. Только, похоже, эти двое были случаями безнадежными, которые никогда не поймут сути женско-мужского партнерства. Пара типичнейших полицейских, которым кажется, будто бы мир принадлежит им, а женщины только и ждут, когда им кивнут. Два напыщенных павлина после пятидесяти, пахнущие самым лучшим одеколоном и сующие другим в глаза свои перстни-печатки, зажигалки и бриллианты в галстучных заколках. Толстые бумажники — их единственный принцип, а сморщившиеся червяки в кальсонах — их единственное беспокойство! Что самое паршивое, ей сразу же показалось, что у этих двоих тут же поменялось настроение, как только с ней встретились. От слова к слову, между ними нарастало какое-то несогласие. Они начали критиковать друг друга и с каждой минутой злобно подшучивать один над другим. Пани доктор почувствовала горечь во рту. Это они по поводу нее бессознательно соперничали, это она должна была обмануться бусами и яркими тряпочками их банального ума! Женщина поглядела на пару с нескрываемым презрением, но быстро и притормозила. Ей не хотелось, чтобы они расшифровали ее истинные чувства. Ей не хотелось оставаться беззащитной. Из профессионального навыка хозяйка кабинета начала регистрировать различные мелочи в их одежде и поведении.
Лысый мужчина после — как ему казалось — удачного ответа, направленного в сторону более полного, темноволосого коллеги, глядел на нее в надежде на то, что она примет его слова. Его замечательные, тонкие пальцы были готовы к любой операции, его замечательно сформированное тело было переполнено напряжением, а каре-зеленые глаза — коварным ожиданием.
— Мой дорогой герр, — обратилась она к лысому мужчине по-немецки, хотя этот язык ужасно не любила. — Еще до того, как вы атаковали своего коллегу тем паршивым анекдотом про то, как кто-то покусал из страсти… И вот, до того, как вы нам показали, насколько остроумны, вы спросили, имеется ли семья у пациентки Марии Шинок. Так вот, нет у нее семьи. Никакой. Она воспитанница, — глянула она в картонной папке, — Меленцкого Сиротского Дома в Катовицах. Это весьма типично для этой страны и его общественных институций! — Из-за очков она сурово поглядела на своих собеседников, словно они и были тем самым государством, которое она сама столь резко критиковала. — Сестры воспитали ее в неприязни и в презрении к собственному телу! Ее научили лишь тому, что единственная для нее цель — это выйти замуж и родить пятеро детей… Ничего удивительного, что когда по какой-то причине этой цели она достигнуть не смогла, то предалась мечтаниям. У некоторых на этом все и заканчивается, у нее же эти мечтания перешли в паранойю. Крайне тяжелую, проявившуюся сразу же под влиянием того таинственного события, после которого полиция ее и обнаружила. Было ли это только насилием? Отсюда и все ее выдумки о браке с каким-то мифическим графом, с каким-то принцем на белом коне. Вот только мне не удается интерпретировать эти ее раны на лице… — Людвикка Ткоч задумалась. — Я не до конца поверила бы здешнему полицейскому медику, который посчитал эти раны результатом укусов собаки. Этот врач — совершенно безответственный человек. Он даже не обследовал девушку гинекологически, так что мы не знаем, была она изнасилована или нет. Сама я эти раны интерпретирую совершенно иначе…
— А как, пани доктор? — У темноволосого мужчины глаза тоже были каре-зелеными. — Как вы их интерпретируете? Нам очень любопытно!
— А не будь ты таким любопытным! — весело одернул его лысый. — Ибо это спровоцирует пани доктор на научный доклад, точно такой, как после нашего появления. Я же сам, если еще раз услышу про аффективную болезнь
[139] и депрессивную манию
[140], точно что сойду с ума… Но это было бы еще не самым ужасным. Быть пациентом пани доктор и каждый день вас видеть…
Его губы раздвинулись, открывая ровные, крепкие зубы.
— Моя интерпретация, — только теперь Ткоч обратила внимание на старательно ухоженную бородку лысого полицейского, — следующая. Те раны — это нанесение увечий себе самой, это само-наказание или вступление в будущую рационализацию
[141]. Короче говоря, она искалечила себя как бы наперед, чтобы тем самым объяснять свои незадачи в попытках найти мужа. Мол, ничего удивительного, я такая уродина… Понятное дело, так она станет объяснять все себе, когда выйдет отсюда после излечения болезни. А это может случиться и через десять лет!