– Ммм?
– Себастьян?
– Угу.
– Это я, дядя. Казик.
– А… да… привет.
– Себастьян, понимаешь…
Он вскочил с кровати.
– Что-то случилось? Что-то с мамой?
– Нет! Нет, Себастьян, с мамой ничего, спокойно.
– А… – он сел, прикрыл лицо рукой.
– Прости, вот видишь, напугал тебя.
– Нет, ничего страшного.
– Понимаешь, мне надо быть в Познани, и, если это не проблема, я бы перекантовался у тебя одну ночь. В следующую пятницу, третьего числа.
– Третьего, третьего. Да, я буду. Без проблем, дядя, конечно.
– Небось разбудил тебя?
– Немного. А почему ты вообще приезжаешь?
Молчание. Потом как бы тише, как бы медленнее:
– Встречаюсь с Крысей.
В мозгу Себастьяна что-то зависло. С Крысей? Он не знал никакой Крыси. Наконец до него дошло, о ком идет речь.
– А-а-а… – выдавил он из себя.
– Сам в это не верю. В субботу идем на обед. Поэтому подумал, что, может, приеду пораньше, поболтаем с тобой. Я немного волнуюсь, понимаешь, не хотелось бы опоздать в субботу, а поезда знаешь, как ходят.
– Конечно, конеч…
Он голый сидел на кровати и не представлял, что сказать. Паузу прервал дядя:
– Спасибо, Себастьян. Спасибо.
– Не за что.
– Тогда до встречи. Я еще позвоню в среду, как куплю билет.
– Ладно. Пока.
Откладывая телефон на тумбочку, увидел на экране мигающий конвертик. Открыл сообщение. Отправитель: Шимон Борус. «Лабендович, сука, я знаю, что это ты. Клянусь, ты пожалеешь». Каждое утро одно и то же. Себастьян удалил СМС и снова лег. До будильника оставалось еще десять минут.
Глава двадцать вторая
Эмилия Лабендович стояла перед зеркалом и испытывала стыд. Не такой, как в начальной школе, когда Владек задрал ей юбку на спортивной площадке, и не такой, как тогда, когда Виктор впервые ее раздел (стыдно не было – просто боялась), а какой-то иной, более первобытный, о котором она ничего не знала.
Она стояла перед зеркалом, обнаженная, и пыталась на себя не смотреть. В определенном возрасте люди начинают выглядеть отталкивающе, но человек, кожа которого напоминает расплавившийся сыр, просто противен.
Посмотри. Ну посмотри. Для того ты здесь и стоишь, для того разделась. Чтобы посмотреть. Ведь он будет.
Взглянула.
Ноги казались еще более-менее, будто на них всего лишь натянули сморщенные рейтузы. Но живот? Грудь? Плечи?
Нет, она перед ним не разденется. Представила отвращение на его лице, услышала смущенные извинения.
Анатоль Журавик поселился в ее доме несколько месяцев назад и жил на первом этаже. Он рисовал. По слухам, очень хорошо. В большой комнате обустроил мастерскую.
Несколько раз в неделю к нему приезжали какие-то люди, часто в костюмах. Некоторые уходили с картинами. Однажды она увидела в окно двоих взволнованных японцев: они осторожно, через багажник укладывали в автомобиль большой, завернутый в серую бумагу холст.
Анатоль как ни в чем не бывало пригласил ее на ужин.
– Вы мне нравитесь, – произнес он с выражением на лице, которое она не могла расшифровать. – Не заставляйте вас упрашивать. Я безумно забавный, гарантирую.
Возможно, он не был ошеломительно красив, но и назвать его непривлекательным было бы несправедливо. Седеющие волосы укладывал гелем. Удачно старел, как сказала бы соседка Эля.
Она согласилась поужинать, а теперь, стоя перед зеркалом, жалела об этих трех словах, которые бросила на удивление быстро, не задумываясь:
– Да, с радостью.
Смотрела в глаза своему отражению, вспоминая день, когда вернулась из больницы. Чудовище в зеркале и мысль, точнее, глубокая убежденность, что жизнь закончилась.
С последнего сеанса химиотерапии прошло уже семь лет. Боли вроде немного поутихли. А может, просто привыкла. В любом случае жизнь еще не кончилась.
«Жизнь еще не кончилась», – беззвучно повторила фигура в зеркале, шевеля узкими губами. Эмилия отвернулась и пошла в спальню.
* * *
Пятидесятисемилетний Анатоль Журавик был холостяком, трудоголиком, активным моржом и почетным донором крови. Никогда не женился. У него не было детей. В двадцать два года попросил руки девушки, которую знал с детства и в которую был влюблен, притом взаимно. Они вместе росли, их родители вместе отдыхали. Ее звали Мария Бересь, и она обладала «невиданным музыкальным талантом», как говорили в родном Конине. Играла на фортепиано. Любила путешествия и прогулки. Они уже готовились назначить дату свадьбы, но Мария утонула в поездке на море – на глазах у родителей, несостоявшихся свекров и Анатоля.
– Не пошел ты с ней плавать, – не раз говорила ему потом мать Марии. – Не пошел.
С той поры Анатоль почти не выезжал из Конина. Первые несколько лет после гибели Марии не встречался с девушками. Лишь в двадцать восемь назначил свидание. Пригласил ее в кофейню и в первую же секунду понял, что это катастрофа. Быстро выпил кофе, заплатил и вернулся домой.
Устроился работать на молокозавод. В свободное время фотографировал. Организовал в кладовке подобие фотолаборатории. Сооружал из проволоки, дерева и проводов высокие изогнутые конструкции. Подчас они занимали всю его комнату в шестидесятиметровой квартире на Валу Тарейво.
После очередной ссоры с отцом съехал и снял однокомнатную в районе Затоже. Питался почти исключительно картошкой, хлебом и яйцами. Литрами пил кофе.
Ночи напролет мастерил свои конструкции и на работе буквально засыпал на ходу.
Рисовать начал в тридцать лет. Рамы сколачивал из реек и крепил к ним все, что было под рукой – старые простыни, куски рубашек. Грунтовал обычной эмульсией. Ходил с картинами к железнодорожному вокзалу или к костелу. Случалось, продавал за месяц пять штук.
После драки с начальником его выгнали с работы. Новую он не искал. Закрылся дома и за неделю написал шестнадцать картин большого формата. Отправил письмо Веславу Копыту, известному конинскому художнику и ловеласу. Спустя месяц Копыт коротко ответил: «Ближайшая суббота, ровно в 17. Несите лучшую».
Копыт проявил большой интерес к произведению, но намного больший – к самому Анатолю. В итоге, засыпанный отказами, согласился не через постель организовать молодому художнику выставку. Анатоль продал на ней десять холстов и заработал больше, чем за год на молокозаводе.
Запасся красками и забаррикадировался в квартире на несколько недель. Работал с утра до ночи. Пил кофе и объедался картошкой. Спал мало. Каждый день выкуривал по две пачки сигарет без фильтра марки «Популярные».