Скрытые чувства - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Резник cтр.№ 47

И, признаться, дело тут не только в Жанне. Дело во мне. Понимая, что на моих чувствах сыграли, я невольно задумываюсь о том, насколько реальны эти самые чувства. Теперь, когда я знаю, на что давили. Ситуация максимально бредовая. Особенно учитывая тот факт, что нам некуда деваться. Ребенок навсегда нас связал. А ко всему мы в ответе за тех, кого приручили. Жанна уж точно не виновата в том, что ее втянули в большую и грязную игру. К девочке умело подобрались. И снова в моей голове всплывает имя той, кто точно знает, как это было…

И я велю Семену организовать нашу встречу. Краснов – профессионал. Мне не приходится объяснять, что нужно делать и как. К моменту, когда я подъезжаю к нужному месту, Марго в полной мере осознает, что правда – это сейчас то единственное, что ей поможет. Если существует вообще хоть что-то, что может ей помочь. По ее дрожащим губам я понимаю, что она не слишком-то в это верит.

Усаживаюсь напротив нее на стул. Складываю на груди руки.

– Наверное, мне не нужно объяснять, зачем ты здесь?

Девица сглатывает и качает головой из стороны в сторону.

– Ну, тогда рассказывай.

– Что?

– Ну, для начала, какое перед тобой стояло задание.

– Подтолкнуть сами знаете кого к отношениям с вами.

– И как? Подтолкнула?

– Да мне и делать ничего не пришлось… – фыркнула Рита, но, быстро сдувшись под моим ледяным взглядом, уже менее борзо продолжила свой рассказ.

Жанна

Даже шок, в котором я нахожусь, кажется, все это время, не становится препятствием к пониманию того, что в отношении Ивана ко мне что-то изменилось. Он избегает меня. А в те редкие моменты, когда мы все же встречаемся, смотрит либо сквозь, будто меня и нет, либо так пристально, что даже у моих испуганных мурашек выступают мурашки. А ко всему, он меня не касается. Вообще. Если раньше мы занимались любовью по меньшей мере два раза в день, то после того случая в больнице – ни разу. Словно то, что я и не думала делать всерьез, напрочь отбило его желание. Желание обладать мной. Любить… И вот ведь какое дело – лишь оставшись одна, я, наконец, понимаю, что его любовь была чуть ли не единственным источником, наполняющим меня жизненной силой. А ведь этот источник не просто иссяк. Он высох. И там, где прежде протекал бурлящий живительный поток, осталась лишь иссушенная спекшаяся пустыня.

Я постигаю, что есть одиночество. Стоит признать, что раньше все же я не была одна. Да, умер папа, и мама уехала. Но вокруг меня всегда были друзья, был какой-никакой мужчина. А теперь у меня ничего не осталось. С Лерой отношения охладели, с другими  подружками и вовсе сошли на нет. Я так и не сумела, наверное, их простить. За публичную поддержку Ильи, за слова сочувствия мне в личку. Хотя теперь я и не уверена в том, что они были неискренни. Вполне возможно, я просто себя накрутила. Надумала что-то, будучи не в себе, за это и поплатилась. Но что об этом думать теперь? Никто не любит признавать своих ошибок. Мне остается жить своей новой жизнью. Которая так отличается от прежней…

Накладываю мазок за мазком. Отстраняюсь. Обычно я не пишу абстракционизм, а тут именно он и выходит. Мне не нравится результат. Картина получается слишком гнетущей. Здесь много красного и черного. Цветов, с которыми обычно я не работаю.

Вытираю кисть тряпочкой, смоченной в растворителе. Оборачиваюсь в поиске чехла и вздрагиваю, наткнувшись на тяжелый взгляд Князева.

– Что рисуешь? – интересуется он, поднося к губам стакан. Я поворачиваю мольберт. Руки немного дрожат. Не знаю, как это объяснить, но последние недели я живу в страхе. Которому, на первый взгляд, нет объяснений.

– Не слышала, как ты вернулся.

Иван молчит. Растирает ладонью небритые щеки и заходит в солярий, который отдал мне под мастерскую. Идет от одного полотна к другому. Их здесь немного. Осмотр заканчивается быстро.

– Ты разве забыла, что тебе сказал врач?

– Эм… О чем?

– Все эти испарения могут быть опасны для ребенка. – Он снова отпивает из стакана. – Или ты не забыла? – подходит ближе. Его волчьи глаза – глаза больного хищника. Стою, загипнотизированная. – Может быть, ты специально, м-м-м? Травишь его?

Он безумен. Абсолютно и полностью. Его рука едва касается моего горла. И, конечно, она не имеет никакого отношения к удушью, что я ощущаю.

– Нет! – мой голос похож на писк. Глаза слезятся. Мне стоит возмутиться. Может быть, даже на него наорать. А я стою, замерев, как кролик перед удавом, и не могу пошевелиться.

– Тогда почему ты здесь? М-м-м?

Князев отставляет стакан на стол, берет мой альбом для набросков и начинает пролистывать тот – страница за страницей. Я молчу, потому что вряд ли его вопрос требует ответа.

– И тут нет, – смеется. – Ну, надо же.

– Ч-чего нет? – сглатываю я.

– Моих рук. – Он снова ко мне подходит, вскинув руки по обе стороны от лица. – Вот этих… Помнишь, ты говорила, что хочешь их написать? Говорила, они красивые…

Меня обдает жаром. И тут же бросает в дрожь.

– Знаешь, мне, наверное, и впрямь лучше уйти отсюда.

– Не так быстро, – ловит меня за локоть. – Сначала ответь… Хотя нет. Не надо. Я и так знаю, зачем ты их фотографировала. А вот ты, выходит, не в курсе, что мне известна твоя ма-а-аленькая грязная тайна.

Ну, какой же бред… Бред! Нужно с этим заканчивать. Но как? И о каких моих грязных тайнах речь?

– Ты меня пугаешь, Иван. Прямо сейчас… очень меня пугаешь. Думаю, для ребенка это гораздо опасней, чем мои краски.

В моем голосе звенят слезы. Я готова терпеть все, что угодно – не отступающую от меня ни на шаг охрану, прием еды по заранее составленному и утвержденному меню (полезному для ребенка!), готова мириться с тем, что мое передвижение по городу контролируется, терпеть отсутствие всякой свободы... Но не страх. Жить в постоянном страхе невозможно.

Кажется, его отрезвляют мои слова. Он замирает передо мной. Сжимает кулаки и демонстративно отходит в сторону.

– Спасибо, – шепчу я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как старуха, поднимаюсь по лестнице. Убеждаю себя, что он не может знать о моих мотивах. Или… может? Спросить у него прямо? А как? Да и какое это теперь имеет значение? Я с ним. Мы вместе. У нас будет ребенок, а значит, ничего уже не изменить.