Культовое кино - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Трофименков cтр.№ 51

Девушка, перепутавшая двух писателей-однофамильцев, подлежит изгнанию из их круга, в отличие от маньяка с «израненной душой». Неправильный деепричастный оборот для них страшнее садистского изнасилования, которое располагается по значимости где-то между коммунальным голосованием о сортировке мусора и поисками ветеринара, способного интубировать раненого воробья. Во всяком случае о том, что Мишель Леблан стала жертвой насильника, она сообщает – трем друзьям за ужином в ресторане – так, между прочим.

А, собственно говоря, было ли изнасилование? Не в смысле физического действия, оставившего следы на теле и лице Мишель, а в смысле шока. Сдается, что нет. В лучшем случае пикантный опыт, редчайший в стерильном, корректном мире. В худшем – этакая компьютерная игра. Мишель ведь управляет конторой, производящей компьютерные игры, и устраивает подчиненным разнос за недостаточно яркие оргиастические конвульсии мультяшных жертв, и сцену изнасилования она «перезагружает» в воображении именно как вариативную игру.

Игры, над которыми трудится Мишель, относятся к сфере порнокультуры, которую Верховен неутомимо исследует. В «Основном инстинкте» – в ее шикарном, потребительском варианте. В «Шоугёрлз» – в пролетарской, производственной версии. Но и там и там (да и в «Черной книжке») женщина пребывала в позе наездницы – в буквальном и переносном смыслах. Мишель как бы оказывается в позе «женщина снизу», но только как бы. Она – менеджер порнокультуры: поза, которую принято считать сугубо мужской. Так ведь и харассмент принято считать преимущественно мужским промыслом. Однако же если кто-то и занимается харассментом, так это Мишель, приказывающая провинившемуся и пойманному за руку подчиненному снять штаны. Двусмысленность ее отношений с насильником лежит вовсе не в сфере садомазо, а в том, что жертва-то по большому счету он, а не она. Изнасилование в некотором роде запрограммировано самой Мишель, заказано ею с доставкой на дом. И гром, гремящий при повторном вторжении насильника, кажется спецэффектом, сочиненным ею самой для пущей романтичности ситуации. Да, такой вот романтичности, но другой романтичности в обществе зрелищ, извините, нет в наличии.

Ключевой вопрос, который Верховен заложил в самом названии фильма: а вообще-то «она» – женщина или нечто иное, некий идеальный продукт совокупления парижской «интеллектуальности» и порно, давно уже возведенного именно французскими мастерами культуры в ранг национального достояния. Кто там, на секундочку, написал «Историю О», а? Недавнее письмо именитых француженок в защиту «ведьм» мужского пола, павших жертвами голливудского лицемерия, кажется – нарочно не придумаешь – постскриптумом к фильму Верховена. Особенно если учесть, что среди подписавших его – как минимум пара-тройка известных нимфоманок на пенсии. Получается, что авторы письма защищали не столько мужское право draguer, что у нас деликатно перевели как «флиртовать» (речь идет о «праве на съем»), а о праве женщин на харассмент. Пожалуй, это предусмотрительный жест. Если Голливуд, что еще вчера было немыслимо, санкционировал отстрел не только натуралов, но и геев, то завтра обвинения в харассменте просто обязаны обрушиться на женские головы.

Но самое, пожалуй, интересное в фильме – это семья Мишель. Микрокосм большой европейской – даже и в геополитическом смысле – семьи.

Папа – серийный убийца. Воплощение, если угодно, колониального и нацистского прошлого Европы тех блаженных лет, когда реализация садистских импульсов была делом чести, цивилизационной миссией.

Мама – поваленный гроб, меняющая жиголо как перчатки. Подозрительно напоминает недавно скончавшуюся мадам Бетанкур, тратившую миллионы своего отца-нациста на юных любовников.

Сын – ничтожество, усвоившее все корректные нормативы. Единственную работу, на которую он, очевидно, способен (само собой, в «Макдоналдсе»), он бросает, потому что у него сломалась машина. А ездить в метро никак нельзя: там воздух экологически грязный. Удивительно, как Верховена не затравили за самый смачный штрих к портрету этого юноши: он в упор не замечает, что его подруга родила чернокожего ребенка.

Любовник, которого Мишель завела, судя по всему, только потому, что в ее кругу принято иметь женатых любовников, и которого она не моргнув глазом сдаст его жене, как поколение ее дедушек-бабушек сдавало немцам евреев. Ну, еще ради той же пикантности, ради которой она исподтишка увечит его машину.

Ну и, наконец, бывший муж. Писатель-интеллектуал: этим все сказано.

Печалит одно. Верховену под восемьдесят, и он последний, кто говорит миру правду в глаза. Есть, конечно, в Америке еще и Ноам Хомский, но ему, вообще, под девяносто. Впрочем, мир, кажется, искренне не понимает, что говорит ему гениальный голландец.