Петр Первый. Проклятый император - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Буровский cтр.№ 10

Но, в конце концов, можно было сидеть за столом и вообще ничего не говорить, а только улыбаться и всем своим видом изображать, как изливается на окружающих «монаршая милость». Но в том–то и дело — и вести себя за столом… вообще вести себя в обществе Петр тоже совершенно не умел. Не умел самых элементарных вещей, обязательных для воспитанного человека той поры. Не умел подать стул и не умел сам красиво сесть или принять от слуги тарелку; не умел пользоваться салфеткой, ножом и вилкой.

В 1697 году, отправляясь в Европу вместе с «Великим посольством» под именем Петра Михайлова, Петр встретился в местечке Коппенбург с двумя знатными дамами: курфюрстиной бранденбургской Софией Шарлоттой и её матерью, курфюрстиной ганноверской, Софией. Встреча произошла по инициативе дам, которые потом записали свои впечатления в дневники: курфюрстинам очень уж хотели видеть Петра, «царя варваров». По словам Софии Шарлотты, Петр в первые минуты встречи все закрывал лицо руками и бормотал:

«Я не могу говорить…»

Но гораздо более сильное впечатление на курфюрстину произвело другое:

«Видно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность».

Курфюрстины, к сожалению, стали судить по Петру обо всей России и всех русских, заложив тем самым отвратительную традицию видеть в нас забавных дикарей, своего рода «белых папуасов», и сочли Петра «очаровательно диким». Но ведь то курфюрстины, жаждущие экзотики, а то Голицыны и Долгорукие. Своих–то не обманешь, и «очаровательным дикарем, естественным и непринужденным» ты в их обществе никак не прослывешь.

Тем более Петр совершенно не способен был поддерживать светскую беседу. Для этого он попросту недостаточно хорошо знал и русский, и другие языки и совсем не знал литературы, истории, культуры, архитектуры… вообще всего, что называется таким неопределенным словом — культура.

Кроме того, Петр абсолютно не умел учитывать личности собеседника, хоть в какой–то степени применяться к нему, говорить о том, что может быть интересно этому собеседнику. Тем же курфюрстинам он рассказывал о том, как собственноручно пытал стрельцов, а одному католическому священнику — про то, как казаки вешают и сажают на кол ксендзов.

Конечно, все это связано с воспитанием в кругу «самого низкого и убогого шляхества», нет слов! Но возникает естественнейший вопрос — а почему сам Петр не изменил такого положения вещей? В конце концов, не такая это великая тягота — научиться вести себя в обществе, почитать книги, пообщаться со знающими людьми… Ломоносов, в 20 лет попавший в Славяногреко–латинскую академию, тоже был и груб, и дик… первые годы, а кое в чём и только лишь первые месяцы. Не он первый, не он последний.

Великолепный есть диалог у Тургенева:

— Понимаешь, меня вывихнули с детства…

— Понимаю. Но тебе уже 35… Поди да ввихни себя обратно!

Действительно. Почему же Петр ни в 35, ни в 45 лет так и не «ввихнул себя обратно»? Почему он не воспитал себя сам, не привлек нужных для этого людей? Почему он до конца своих дней ел руками, громко чавкал и орал, указывал и тыкал пальцами, напивался до скотского состояния, чесал голову и пукал за столом, пугал и оскорблял собеседников?

А вот почему…

О серьезном нервно–психическом заболевании Петра говорят все историки, изучавшие эпоху. Одни говорят об этом заболевании сочувственно, другие — не очень. Связывают это заболевание с очень разными событиями в его жизни, но сам по себе диагноз особых сомнений не вызывает. Позволю себе привести обширную цитату из книги американца Мэсси, который вообще–то воспринимает Петра крайне восторженно и пишет все это вовсе не для того, чтобы его как–то унизить:

«…молодой царь начал страдать досадным, нередко заставлявшим его испытывать мучительные унижения недугом. Когда Петр возбуждался или напряжение его бурной жизни становилось чрезмерным, лицо его начинало непроизвольно дергаться. Степень тяжести этого расстройства, обычно затрагивавшего левую половину лица, могла колебаться: иногда это был небольшой лицевой тик, длившийся минуту или две, а иногда — настоящие судороги, которые начинались с сокращения мышц левой стороны шеи, после чего спазм охватывал всю левую половину лица, а глаза закатывались так, что виднелись одни белки. При наиболее тяжелых, яростных приступах затрагивалась и левая рука — она переставала слушаться и непроизвольно дергалась; кончался такой приступ лишь тогда, когда Петр терял сознание.

Располагая только профессиональными описаниями симптомов, мы никогда не сможем наверняка установить ни саму болезнь, ни ее причины. Скорее всего, Петр страдал малыми эпилептическими припадками — сравнительно легким нервно–психическим расстройством, которому в тяжелой форме соответствует истинная эпилепсия, проявляющаяся в так называемом большом припадке. Насколько известно, Петр не был подвержен этому крайнему проявлению болезни: никто не видел, чтобы он падал на пол и изо рта у него шла пена или утрачивался контроль над телесными отправлениями. В его случае раздражение возникало в отделе мозга, управляющем мышцами левой стороны лица и шеи. Если источник раздражения не исчезал или хотя бы не ослабевал, соседние отделы мозга тоже приходили в возбуждение, что и вызывало непроизвольные, судорожные движения левого плеча и руки.

Еще труднее, не зная наверняка характера заболевания, точно указать его причину. Современники Петра и авторы более поздних исторических трудов предлагают целый спектр мнения. Одни приписывают эти судороги травмирующему воздействию того ужаса, который он испытал в 1682 г. …Другие находили истоки болезни в потрясении, перенесенном им семь лет спустя, когда Петра разбудили среди ночи в Преображенском вестью о том, что стрельцы идут убивать его самого. Третьи грешили на безудержное пьянство, к которому царь пристрастился с легкой руки Лефорта — чего стоит один Всепьянейший собор! Был даже слух, просочившийся на Запад из Немецкой слободы, будто недуг царя был вызван ядом, который подослала ему Софья, пытаясь расчистить себе дорогу к престолу. Однако самой правдоподобной причиной эпилепсии, особенно если больной никогда не получал сильного удара по голове, отчего на ткани мозга может появиться рубец, считается перенесенное им длительное и тяжелое воспаление. В ноябре 1693–го — январе 1694 года у Петра на протяжении нескольких недель держался сильный жар — тогда многие даже опасались за его жизнь. Подобное воспаление, скажем энцефалит, способно вызвать образование на мозге локального рубца, впоследствии раздражение поврежденного участка под действием особых психологических возбудителей дает толчок припадкам такого свойства, какими страдал Петр. Болезнь глубоко повлияла на личность Петра, ею в значительной степени объясняется его необычайная скованность в присутствии незнакомых людей, не осведомленных о его конвульсиях и потому не подготовленных к этому зрелищу»

(Мэсси Р. Петр Великий. Т. 1—3. Смоленск, 1996)

Я не претендую на знание медицинской стороны дела — энцефалитов, травм, рубцов, возбуждений отделов головного мозга. Но поправить Р. Мэсси мне все же придется, причем в трех очень важных деталях.