Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991 - читать онлайн книгу. Автор: Федор Синицын cтр.№ 5

«Кочевые» регионы СССР фактически не были интегрированы в политическое и правовое поле страны. Власти констатировали, что для кочевников «никакие советские законы не писаны». На самом высшем уровне – в ЦК РКП(б) – в 1924 г. было объявлено, «что советской власти в казахском ауле нет». Об этом же заявил Ф.И. Голощекин на пленуме Казахского крайкома ВКП(б) 30 апреля 1926 г. Да и позднее – в 1930 г. – председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев отмечал, что в республике «есть в буквальном смысле слова несоветизированные аулы». Действительно, например, в Адаевском округе советов долгое время не было совсем.

В Киргизии значительная часть населения, откочевывавшего на летние пастбища, «находилась в атмосфере безвластия». В 1931–1932 гг. – через 15 лет после революции – было выявлено, что огромная территория туркменской пустыни Каракумы «почти совершенно не советизирована», и ее «население почти не видело даже следов революции», В этом регионе не было членов ВКП(б), а советский аппарат был «слаб, беспомощен».

В Казахстане и Киргизии функционировали фиктивные «советы», в которых председателями и их заместителями были баи и манапы. Эти «советы» кочевали вместе с хозяйствами баев. Места в волостных и аульных советах покупались за деньги или делились по договоренности между родами. Перевыборы советов в 1926 и 1927 гг. сопровождались родовой борьбой. Отличие Казахстана состояло в том, что в этом регионе отсутствовали «подлинные» советы, какими бы их хотели видеть власти (тогда как в Центральной России, например, советы были «подлинными», пусть даже часто и слабыми).

Один казахский бай в разговоре с Г.С. Тогжановым назвал себя «настоящим советским человеком» и даже «коммунистом еще с николаевских (то есть дореволюционных. – Ф. С.) времен». В то же время более низкие по своему социальному статусу кочевники часто не могли пробиться к власти. Когда в Загорной волости (Киргизия) вместо разогнанного властями «манапского» сельсовета был выбран новый, а его председателем назначен батрак, он жаловался, что «его никто не слушается, работа очень тяжело проходит». Советские активисты в кочевьях подвергались изоляции и преследованиям. «Родовые авторитеты» также оказывали влияние на процесс организации артелей и колхозов.

Кроме того, под их руководством сохранялась традиционная судебная система, о чем также писал Г. Тогжанов: «Аксакальский суд работает лучше наших, баи-аткамнеры… реагируют на все явления (начиная с мелочей и кончая крупными), происходящие в ауле, гораздо быстрее и более умело, чем наши низовые партийно-советские организации».

Начальник Бурят-Монгольского отдела ОГПУ В.А. Абрамов называл Бурятию «мало советизированной». В республике имелись сельсоветы, которые не созывались с самого дня выборов. В Ойротии (Горный Алтай) в большинстве случаев сельсоветы фактически не существовали, а где были – их председателями избирали бывших дореволюционных старост. Население «кочевых» регионов проявляло политический абсентеизм – в Ойротии явка избирателей составляла 34 %, в Калмыкии – 23 %, в Бурятии – 21 %.

Большое недовольство кочевого населения вызывали административно-налоговые меры властей. У кочевников здесь было преимущество, так как «в кочевом состоянии легче укрыть те или иные объекты обложения, в любой горе, в любом ущелье легко ускользнуть от глаза финорганов».

Определенные проблемы возникали в связи с призывом на военную службу, которая ассоциировалась у кочевника с «полным отрывом от родных степей, выбытием в неизвестное место с неизвестным будущим, проживанием среди чуждого по национальности народа, подчинением своей степной свободы воле других, чуждых ему людей».

Кочевники-казахи на первых порах сопротивлялись строительству Туркестано-Сибирской железной дороги, которое велось в 1927–1930 гг. Американский историк М. Пейн считает, что у них были причины бояться этой стройки, так как «железные дороги не благоприятствовали кочевникам, которые вслед за сооружением Транссибирской магистрали лишились земли» (имеется в виду дореволюционная колонизация казахских степей. – Ф. С.) и, «кроме того, железнодорожная сеть сыграла [свою роль] в подавлении степного мятежа 1916 г. и разгроме движения антисоветских басмачей в годы Гражданской войны».

Характерно, что до революции сопротивления строительству железных дорог в Средней Азии и Казахстане не отмечалось – даже советские историки не упоминали о таких фактах. Так, казахи массово хлынули на строительство железной дороги Оренбург – Ташкент (сооружена в 1901–1906 гг.). Они составляли не менее 30–40 % общей массы строителей (10–12 тыс. человек). Кроме того, среди строителей были каракалпаки. В сооружении железнодорожной линии Самарканд – Ташкент и ответвления на Андижан в 1895–1899 гг. также принимало участие местное население. Причина такого явления, очевидно, состояла в отсутствии существенных разногласий между властями Российской империи и «родовыми авторитетами», которые не только не препятствовали строительству железных дорог, но и получали от этого прибыль. При советской власти ситуация изменилась, и баи потеряли доходы от участия в государственных проектах.

Большая проблема в государственно-кочевнических отношениях состояла в недостатке у властей знаний о кочевниках. Такая ситуация наблюдалась и до революции – еще в 1903 г. русский экономист В. Бенкевич прямо говорил об «абсурдности степной статистики», так как казахи скрывали от государства данные о своем имущественном положении и пр. Ученые из Среднеазиатского университета П. Погорельский и В. Батраков, изучавшие кочевников Киргизии уже в советское время – в конце 1920-х гг., – также сделали вывод, что кочевое население «не склонно… давать многих нужнейших сведений, а в определенной части… прямо заинтересовано в скрытии».

В.Г. Соколовский писал, что с точки зрения «оседлого» человека для него было удивительным столкнуться с тем, что на вопрос «Где находится казахское население?» уездные чиновники отвечали, делая широкий круг рукой над картой, на которой не был обозначен ни один населенный пункт: «Вот вообще везде». Даже местные чиновники отмечали «недостаточную изученность» Казахстана, а ученые – например, экономист А.Н. Донич – наличие противоречивых данных о численности кочующих казахов. П. Погорельский и В. Батраков говорили о «невероятной трудности изучения» кочевий в Киргизии.

Начальник Бурят-Монгольского отдела ОГПУ В.А. Абрамов в 1924 г. сигнализировал вышестоящему руководству, что буряты «в своей массе не изучены», а учет кочевников «весьма труден». В том же году на совещании в Москве представитель АО Коми (Зырян) В.П. Юркин сообщил, что «в условиях кочевья очень трудно учесть все самоедское население и вообще кочевое население». В сведениях, имевшихся у Камчатского губревкома и Охотского статбюро, численность кочевого населения Охотского побережья в 1925 г. отличалась более чем в 2 раза (интересно, что разброс данных об оседлом «туземном» населении был еще существеннее – в 4,4 раза, что говорило о сложности учета в этом регионе «нерусского» населения вообще).

Даже в 1930-х гг., после проделанной работы по коллективизации и переводу кочевников на оседлость, отмечалось «почти полное отсутствие… учета количества кочевых и полукочевых бедняцко-середняцких хозяйств и кочевых колхозов». В январе 1936 г. секретарь Совета национальностей ВЦИК А.И. Хацкевич сделал вывод, что «кочующее население не поддается точному учету».