– Не указывай мне, что мне делать, – зловеще повторил он и
ушел в спальню. Венди осталась в качалке одна, Дэнни снова спал. Через пять
минут в гостиную поплыл храп Джека. Это была первая ночь, которую она провела
на диване.
Теперь она, засыпая, беспокойно ворочалась в постели.
Освобожденные вторгшимся в них сном от какого бы то ни было стройного течения,
мысли поплыли, минуя первый год из жизни в Стовингтоне и все хуже идущие дела,
дела, пришедшие в полный упадок, когда муж сломал Дэнни руку, к тому утру,
когда они завтракали в уединении.
Дэнни во дворе играл с грузовиками на куче песка, рука все
еще была в гипсе. Джек сидел за столом бледный, посеревший, в пальцах дрожала
сигарета. Венди решилась попросить развода. Вопрос она уже рассмотрела под
сотней различных углов – честно говоря, рассуждать на эту тему она начала за
полгода до сломанной руки. Она внушила себе, что, если бы не Дэнни, приняла бы
решение давным-давно – но и это не обязательно было правдой. Долгими ночами,
когда Джека не было дома, она грезила, и всегда ей виделось лицо матери, а еще
собственная свадьба.
(«Кто вручает эту женщину?» Отец стоял в лучшем костюме – не
бог весть каком, конечно, он работал коммивояжером, развозящим партии
консервированных товаров, и уже тогда начинал разоряться, – усталое лицо
казалось таким старым, таким бледным: «Я вручаю»).
Даже после несчастного случая – если это можно было назвать
несчастным случаем – Венди была не в состоянии посмотреть правде в глаза,
признать, что замужество оказалось с изъяном. Она ждала, молча надеясь, что
случится чудо и Джек осознает происходящее не только с ним, но и с ней. Но он и
не думал притормозить. Рюмочка перед уходом в академию, два или три стакана
пива за ленчем в «Стовингтон-хаус». Три или четыре бокала мартини за обедом.
Пять или шесть, когда Джек проверял работы и выставлял оценки. В выходные дни
бывало хуже. В те вечера, что он проводил вне дома с Элом Шокли – еще хуже. Она
и представить себе не могла, что физически здоровому человеку жизнь может
причинять такую боль. Боль она ощущала постоянно. Насколько в этом была
виновата она сама? Этот вопрос преследовал Венди. Она чувствовала себя своей
матерью. Отцом. Иногда, когда Венди чувствовала себя самой собой, она
недоумевала, что с ними станет. Она не сомневалась, что мать возьмет ее в дом,
а через год, в течение которого Венди будет наблюдать, как Дэнни заново
перепеленывают, готовят ему новую еду или заново кормят, в течение которого она
будет приходить домой и обнаруживать, что у него другая одежка или подстрижены
волосы, а книжки, которые мать сочла неподходящими, отправились на забитый
хламом чердак... через полгода такой жизни у нее будет полный нервный срыв. А
мать успокаивающе похлопает ее по руке и скажет: ХОТЬ ТЫ И НЕ ВИНОВАТА, ВИНИТЬ
БОЛЬШЕ НЕКОГО. КОГДА ТЫ ВСТАЛА МЕЖДУ ОТЦОМ И МНОЙ, ТЫ ПОКАЗАЛА СВОЮ НАТУРУ. ТЫ
ВСЕГДА БЫЛА УПРЯМОЙ.
МОЙ ОТЕЦ, ОТЕЦ ДЭННИ. МОЙ, ЕГО.
(КТО ВРУЧАЕТ ЭТУ ЖЕНЩИНУ? Я ВРУЧАЮ. Он умер от сердечного
приступа полгода спустя)
Той ночью она почти до самого прихода Джека, до утра,
пролежала без сна, думая, принимая решение.
Развод необходим, сказала она себе. Мать и отец тут ни при
чем. Так же, как чувство вины Венди относительно их брака и ощущение
собственной неадекватности. Если она собиралась хоть что-то спасти от своего
раннего повзросления, то ради Дэнни, ради нее самой развод был необходим.
Надпись на стене была жестокой, но ясной. Ее муж – пьяница. Теперь, когда он
так сильно пьет и ему так плохо пишется, он не в состоянии контролировать свой
скверный характер. Случайно или не случайно, но он сломал Дэнни руку. Он
вот-вот потеряет работу, если не в этом году, так в следующем. Венди уже
заметила обращенные к ней сочувствующие взгляды жен других преподавателей. Она
сказала себе, что, пока могла, держалась за это черт знает что – свою семейную
жизнь. Теперь с ней придется покончить. У Джека останется полное право заходить
в гости, а его поддержка нужна будет Венди только пока она что-нибудь не
подыщет и сама не встанет на ноги. А это придется сделать очень быстро,
поскольку кто знает, как долго Джек будет в состоянии выплачивать алименты. Она
постарается сделать развод как можно менее мучительным. Но покончить с этим
следует.
Размышляя подобным образом, Венди провалилась в неглубокий,
не дающий отдыха сон, преследуемая лицами матери и отца. «ДА ТЫ ПРОСТО
РАЗВАЛИВАЕШЬ ДОМ, ВОТ И ВСЕ, – сказала мать. КТО ВРУЧАЕТ ЭТУ ЖЕНЩИНУ? – сказал
священник. Я ВРУЧАЮ, – сказал отец.» Но ярким солнечным утром она чувствовала
то же самое. Она стояла спиной к Джеку, по самые запястья погрузив руки в
теплую раковину с посудой, и начала с неприятного.
– Хочу поговорить с тобой о том, что может оказаться лучше
для нас с Дэнни. Может, и для тебя тоже. Наверное, нам надо было поговорить об
этом раньше.
И тут он сказал странную вещь. Она ожидала гнева, ожидала,
что возбудит в нем ожесточение, услышит обвинения. Она ждала сумасшедшего рывка
к бару. Только не этого мягкого, почти лишенного выражения ответа – это было
так на него не похоже. Словно Джек, с которым она прожила шесть лет, прошлой
ночью не вернулся, а его место занял какой-то нездешний двойник, которого она
знать не знала и которому вряд ли смогла бы когда-нибудь доверять полностью.
– Сделаешь для меня кое-что? Одно одолжение?
– Какое? – Пришлось строго следить, чтобы голос не дрожал.
– Давай поговорим об этом через неделю. Если у тебя еще
будет желание.
И она согласилась. Они тогда так и не высказались. Всю ту
неделю он больше обычного виделся с Элом Шокли, но возвращался домой рано и
спиртным от него не пахло. Венди внушала себе, что чувствует запах перегара, но
знала, что это не так. Прошла еще неделя. И еще.
Вопрос о разводе без голосования вернулся на пересмотр.
Что произошло? Она не переставала удивляться и по-прежнему
не имела об этом ни малейшего представления. Тема была для них табу. Джек
напоминал человека, который заглянул за угол и неожиданно увидел поджидающего
его монстра, припавшего к земле среди высохших костей прежних жертв,
готовящегося прыгнуть. В баре по-прежнему имелось спиртное, но он к нему не
притрагивался. Венди тысячу раз решала выкинуть бутылки, но в конце концов
всегда отказывалась от этой мысли, словно поступок нарушил бы какие-то
непонятные чары.
Да еще приходилось считаться с Дэнни.
Если она чувствовала, что мужа совершенно не знает, то перед
сыном испытывала благоговейный страх – благоговейный страх в буквальном смысле,
какой-то неопределенный суеверный ужас.
В легкой дреме Венди представился миг его появления на свет.
Она снова лежала на родильном столе, обливаясь потом, волосы слиплись прядями,
ноги при потугах выворачивались наружу,
(небольшой кайф от наркоза, который ей давали маленькими
порциями. Один раз она пробормотала, что кажется себе как бы приглашением к
групповому изнасилованию, а акушерка – стреляный воробей, принявшая столько
родов, что этими детьми можно заселить университет, – решила, что это страшно смешно)