Ермак Тимофеевич - читать онлайн книгу. Автор: Николай Гейнце cтр.№ 39

Погребение было великолепное и умилительное. Все оплакивали судьбу даровитого юноши, который мог бы жить для счастия и добродетели.

Царь, обнажённый от всех знаков царского чина, в ризе, печальный, в виде простого, отчаявшегося грешника бился о гроб и землю с пронзительными воплями.

Когда после похорон сына первые дни горького отчаяния миновали, наступили минуты размышления, минуты раскаяния, а вместе с тем и минуты внутренней самозащиты.

Человеку свойственно убавлять свою вину виной других.

Так было и в данном случае.

Этому помогли приближённые царя, бывшие свидетелями разыгравшейся кровавой драмы.

Среди них было мало доброжелателей Ивана Обноскова, которого не любили за льстивость и хитрость. Легко было, при настроении царя, представить ему, что удар жезла не попал бы в царевича, если бы Иван Обносков более мужественно заслонил его своей грудью.

Указывали на Бориса Годунова, который с опасностью для жизни хотел защитить царевича.

Виновник сыноубийства, для успокоения царской совести, был найден. Малюта Скуратов по приказанию царя справил над Обносковым кровавую тризну по безвременно погибшем царевиче. Иван Обносков был обвинён не только в трусости, в чём он действительно был виноват, но и в подстрекательстве покойного царевича к спору с царём и умышленном незащищении его от отцовского удара. Сделал он это-де с целью устранения от престола наследника, думая войти в ещё большую силу при вступлении на престол младшего сына царя — Фёдора, слабого здоровьем и не способного к государственному правлению.

И в этом заговоре обвинён был и сын Ивана Обноскова — Степан.

Безмолвные стены тюрьмы Александровской слободы были одни свидетелями пыток, под которыми отец и сын Обносковы дали нужные следователю Малюте Скуратову показания. Записи этих показаний были представлены царю, который пожелал сам слышать подтверждение их вины, умаляющей его обвинения. Они дали ему это подтверждение мало понятными знаками. Говорить они не могли. Предупредительный Малюта Скуратов вырезал им обоим языки. Обносковы безмолвно кланялись царю в ноги, и последний счёл это сознанием в вине раскаянием.

Так объяснил царю Малюта.

Царь поверил.

Мы охотно верим тому, чему хотим верить.

Обоим Обносковым, и отцу и сыну, были отрублены головы. Жену Ивана Обноскова с невестою — дочерью отвезли в дальний женский монастырь, где и постригли.

Так окончился на Руси род бояр Обносковых».

Таким образом, в то время, когда в хоромах Строгановых происходило всё описанное нами в первой части нашего повествования, когда Антиповна называла боярина Семёна Обноскова суженым и наречённым женихом Ксении Яковлевны Строгановой, а Семён Иоаникиевич послал с Яковом грамотку, перехваченную Ермаком Тимофеевичем, и отец и сын Обносковы лежали уже в сырой могиле, где нашли наконец успокоение от нечеловеческих житейских мучений последних дней своей жизни.

Московские казни были тогда обычным явлением, а имена казнённых, за их многочисленностью, забывались. Потому-то до запермского края не скоро дошла весть о трагической гибели целого рода бояр Обносковых.

Семён Иоаникиевич Строганов узнал эту роковую для него весть в тот же день, когда беседовал об отношениях своей племянницы к Ермаку с Максимом Яковлевичем. Вскоре после его ухода в усадьбу прибыл из Перми приезжий из Москвы и передал Семёну Иоаникиевичу грамотку от его дальнего родственника купца Строганова, проживавшего в столице и славившегося, кроме своего торгового дела, искусством в лечении недугов. Строганов в грамотке описывал всё нами рассказанное, добавляя, что слышал это от Бориса Годунова, которому от ран, нанесённых ему царём, делал заволоки.

Далее он сообщал, что сам удостоился лицезреть царя Иоанна Васильевича, навестившего Бориса Годунова и осмотревшего его раны и заволоки. Это посещение царя было вызвано тем, что отец царицы Фёдор Нагой обнёс Годунова, говоря, что он скрывается не от болезни, а единственно от досады и злости.

Убедившись в клевете на своего любимца, царь приказал ему, Строганову, сделать самые мучительные заволоки на боках и груди Фёдору Нагому и этим наказать клеветника.

Чтение грамотки как громом поразило Семёна Иоаникиевича, но у него был гость, которому следовало уделить всё внимание, и потому, решив в уме, что утро вечера мудренее, Строганов занялся чествованием приезжего из Москвы и слушанием его бесконечных рассказов.

Скоро к беседе присоединились оба племянника и началось пирование.

Семён Иоаникиевич старался быть внимательным и приветливым, но всё же мысль, что теперь делать, не давала ему покоя.

Беспокоился он также и об Якове, который поехал послом к тем самым Обносковым, над которыми стряслось такое дело.

«Задержат парня на Москве, ни за грош пропадёт, а жаль его», — мелькало в его голове в то время, когда он угощал яствами и питиями приезжего торгового человека.

Он успел шепнуть о содержании грамотки Михаилу Яковлевичу.

— Царство им небесное! А все никто, как Бог!

— Это ты к чему же?

— Да всё к тому, что я говорил намедни.

Семён Иоаникиевич ничего не ответил.

Приезжий торговый человек из Москвы, оказалось, спешил и уехал от Строганова чуть свет на другое утро. Он с вечера, или, лучше сказать, с поздней ночи, до которой затянулась беседа, простился с гостеприимными хозяевами.

На другой день Семён Иоаникиевич Строганов проснулся довольно поздно, наскоро умылся, оделся и, помолившись Богу, вышел в свою рабочую горницу. Там уже находилась Антиповна, которую он ранее приказал позвать к себе.

Старуха поклонилась в пояс.

— Звать изволили, батюшка Семён Аникич?

— Да, да… Ну что Аксюша? — спросил старик Строганов.

— Слава те Создателю, кажись, совсем поправилась, подобрела и в лице румянец есть… Не сглазить, сухо дерево, завтра пятница…

Антиповна сплюнула.

— Здорова, значит?

— Только на сердце изредка жалуется.

— На сердце… — протяжно произнёс Семён Иоаникиевич. — А Ермак ходит?..

— Ходит, кажинный день ходит, свет наш Ермак Тимофеевич, дай Бог ему здоровья, вызволил нашу касаточку, голубку сизую…

— Ну, полно, поехала… — остановил её старик Строганов. — Довольно, слушай, что я тебе буду наказывать… Ты, как придёт к нам ноне этот свет твой Ермак Тимофеевич, прежде нежели пустить его в светлицу, пошли ко мне… Семён-де Аникич просит тебя к нему понаведаться… Поняла?

— Поняла, как не понять… Пришлю, беспременно пришлю…

— Вот и весь мой сказ тебе…

— Слушаю…