Калигула - читать онлайн книгу. Автор: Мария Грация Сильято cтр.№ 34

В этой пещере смерть прошла на волосок от Тиберия, когда ему подавали обед. От каменного потолка отделился слой и обрушился градом камней; все бросились прочь, некоторые споткнулись и упали, а уже отяжелевший император замешкался на месте. Но один офицер кинулся к нему, оттолкнул в угол и изогнулся над ним, сделав из собственных рук и спины живой навес.

В то мгновение, когда он уже считал, что умер, Тиберий запечатлел в памяти лицо военного трибуна Элия Сеяна. И в этот миг опасности Сеян заслужил доверие и влияние, поднялся по иерархической лестнице и занял рядом с императором место, которого никто не мог отнять. Но никто тогда не представлял, что на Рим надвигаются ужасающие годы.

В ватиканской резиденции было тихое утро, молодой Гай играл с выводком павлинов в клетке — бегство от ужасного состояния души, в котором все пребывали. Залевк в страхе шепнул ему, что арестован Клуторий Приск — писатель с живым пером и старый друг Германика, быстро сочинивший на его убийство горестную и гневную поэму, которую потом тайно передавали из рук в руки.

Тиберий совсем упразднил в Риме древние комиции — свободные выборы магистратов, — и Клуторий с сарказмом сказал друзьям, проходя по Форуму: «Идите и смотрите: у римского народа отобрали голос. В месте для голосования теперь устраивают спектакли». К несчастью, это замечание вырвалось у него, когда рядом находился ненадёжный слушатель. На рассвете к Клуторию домой явились преторианцы и увели его.

— Смешное обвинение. Его оправдают, — самонадеянно отреагировал Нерон, старший брат.

Гая же охватила сильнейшая тревога, так как арестованный был близким другом Нерона и таким же горячим и неосторожным.

Агриппина, с мучительной ясностью увидев все несчастья грядущих лет, заявила:

— Это первый процесс против нас.

Гай посмотрел на мать, которая заломила руки, как тогда в антиохийском дворце, увидел беспокойно переговаривающихся братьев и, вспомнив слова отца: «Молчи, когда нет необходимости говорить. Никогда не знаешь наверняка, к кому обращаешь свою речь...» — сказал:

— Войдём в дом, нас могут услышать.

На суде поэт Клуторий Приск встретил две неожиданности. Его обвинили в подкупе нескольких чиновников, и это была ложь, но ещё его обвинили, на этот раз заслуженно, в написании едкого пасквиля под названием «Смерть императора», хотя император в данный момент был жив и здоров. Как в жестокой надгробной речи, поэт ставил ему в вину не только политические преступления, но также и тайные извращения, о которых могли знать лишь очень немногие. Первый параграф начинался иронически: «При смерти Тиберия мы бы скорбели об утрате...» Он театрально декламировал свой пасквиль в кругу друзей.

Друз открыл дневник и начал новую страницу.

«В прежние годы преступление, называемое “покушение на величество римского народа”, то есть вооружённый мятеж, заговор, сговор с врагом, каралось смертью, но теперь закон получил расширенное юридическое подкрепление. В качестве первого шага Август расширил его, чтобы тот защищал не столько государство, сколько самого императора. И никто не возмутился. Потом изощрённые юристы Тиберия зачислили в преступления, караемые смертью, не только покушения и заговоры, но также писания и даже разговоры, каким-либо образом бросающие тень на императорское “величество”. И этот закон стал идеальным инструментом, чтобы без хлопот устранить любого противника. Но он использовался не один. Тиберий прочёл нам великолепную лекцию по юриспруденции: дабы обвиняемый наверняка не ускользнул от кары, нужно объединить обвинение в нарушении закона о величестве с другим, скандальным, — во взяточничестве, прелюбодействе, чёрной магии. Если говорить только о заговоре, Рим может взбунтоваться, а если вменить в вину воровство, распутство или отравление, казнь никого не взволнует. Такова теория Тиберия».

Записывая это. Друз не предвидел, что в последующие века эта теория найдёт много циничных, хотя и не всегда умелых подражателей.

Собрались сенаторы, они раболепно сплотились во время судилища над бедным поэтом. Кто-то заметил, что римскому сенату, некогда принимавшему решения о войне с Карфагеном, Пирром, Митридатом, теперь не осталось ничего иного, кроме как заниматься подобными процессами. «Свобода слова отменена даже в стенах этого дома». Но всех уже окутал безличный страх.

Друз писал: «И потому все — кроме обвиняемого — спешили завершить суд. За один день они выслушали испуганные лжесвидетельства и огласили приговор. Ещё до захода солнца приговорённый был предан смерти».

Его краткие сочинения — полная любви «Скорбь о памяти Германика» и юмористический «Пасквиль по Тиберию», — подвергнутые одной и той же цензуре, были сожжены на площади на маленьком жадном костре. И этот пример тоже найдёт широкое подражание в будущем. Хотя кто-то предупреждал, что лучшая помощь в распространении идеи — это попытка её запретить.

После этого друзья потихоньку сократили визиты в резиденцию на берегу реки. Многие залы начали становиться слишком просторными, пустыми и незащищёнными, другие неделями не открывались, так как у маленького ядра семейства не хватало духу войти туда. Прогулки в саду превратились в озирание на кусты, разговоры велись вполголоса. Тени казались коварными, тёмные часы — бесконечными. Стал невыносимым колеблющийся свет факелов, проход стражи. Не существовало такого места, где Тиберий позволил бы семье Германика найти покой.

Однажды утром импульсивный Нерон бесполезно ждал старого друга, сильного и верного Кретика, который в Сирии был близок с Германиком, но за это был молниеносно отозван Тиберием в Рим.

— Когда он приходит, — сказал Гай братьям, — я инстинктивно смотрю ему за спину, словно ожидая увидеть отца.

Кретик был суровым вдохновителем суда над Кальпурнием Пизоном, отравителем Германика.

— Его арестовали до наступления дня, — объявил Друз.

Донесённая с полицейским тактом ужасающая новость об аресте и суде ошеломила и сбила с толку обвиняемого, не дав времени вызвать свидетелей и подготовиться к защите. Пока Нерон сыпал проклятиями, Гай молча удалился в библиотеку. Он думал, что теперь, после ареста Кретика, в их доме распахнулись все двери, не осталось никаких запоров и сторожей.

К нему подошёл Друз.

— Они применили теорему Тиберия, — сказал брат. — Неуважение к императорскому величеству объединено со взяточничеством, уж не знаю на какой должности.

Он взял свой кодекс и, начав писать, взглянул на Гая.

— Взяточничество, понимаешь? Для такого человека, как Кретик...

И вдруг решительно заявил:

— Я связываю своё будущее с защитой законов. Рим из века в век строил своё законодательство, определяя отношения между тобой и мной как между личностями, отношения между личностями и Республикой, а также между Республикой и народом. Сила Рима и его слава родились из этих слов. Потому что все знали, что римские законы крепче вавилонских стен. И ты должен уважать их, так как они уважают тебя. А тут... — Он снова склонился над листами. — Записывая эти строки, я знаю, что Кретика тем временем ведут в сенат.