Калигула - читать онлайн книгу. Автор: Мария Грация Сильято cтр.№ 12

А тем, кто шептал, что, возможно, он переусердствовал в чистках, Август ласково объяснял: «Нужно умиротворить тень Юлия Цезаря».

Вскоре вокруг Германика, как реки при таянии снегов, собрались обиженные и мятежники. А его враги начали двусмысленно нашёптывать:

— Германик затевает что-то новое. Он нарушает согласие среди оптиматов и популяров.

Так называемое согласие в рядах — виртуозная концепция, созданная Цицероном, — в действительности было принудительной мумификацией жёстких существующих условий. После массовых убийств, процессов, проскрипций, ссылок сенат находился под безжалостным господством оптиматов, крупных собственников и аристократов. И тщетно популяры противились социальному и экономическому неравенству, парализующим аграрным законам, неизбежности аренды, концентрации богатств, собранных последними победами, — историки грядущих времён назовут это «пассивной революцией».

В те дни Гай обнаружил, что грубовато-ласковые прозвища, данные ему в каструме — «Калигула» и «детёныш льва», — прижились и в Риме. Так его звали простолюдины, а встречные женщины старались приласкать.

— Это не мальчик, — озабоченно заметил Залевк, находя свою опеку всё более затруднительной, — это символ.

И вот однажды в ту чарующую весну столь редко говоривший Тиберий вдруг объявил собравшимся в курии сенаторам, что ситуация на восточном побережье mare nostrum — Нашего моря, как называли тогда Средиземное, — стала тревожно неспокойной.

— Мы отнеслись к этому без внимания, — заявил он, и казалось, что сейчас прозвучат имена виновных.

Весь зал окаменел в испуганном молчании. А император сказал:

— В наших провинциях, в вассальных государствах на границе с Парфией, замышляют мятеж, а может быть, и войну.

Упоминание о местных властителях, непокорённом враге вызывало в мыслях смятение (как Ирак нынешних дней). Но самые сообразительные среди оптиматов догадались, что это зловещее вступление таит в себе какой-то план, и вскоре убедились, что они не лишены проницательности и их предположение, к сожалению, оказалось верным. Кто-то — раньше никогда и не думавший об этих странах — развернул блестящую критику против самоуспокоенности, в которой сенаторы пребывали годами.

Тиберий, которому такие слова шли на пользу, отечески одобрил подобное рвение, но признался:

— Боюсь, я слишком стар, чтобы отправиться туда...

Не все в курии поняли из этих неясных слов намёк Тиберия на то, что огромная популярность Германика делает рискованным дальнейшее его пребывание в Риме. Тогда поднялся сенатор Кальпурний Пизон, личный приближённый Тиберия и вдобавок женатый на женщине по имени Планцина, рождённой во влиятельном сенаторском семействе.

«Она на редкость жестока», — говорили о ней, но весь Рим знал также, что она водит дружбу с матерью Тиберия Новеркой и ежедневно к ней заходит. Кальпурний Пизон решился выразить чувства своих коллег:

— Тиберий в расцвете сил, и мы возносим молитвы богам, чтобы так продолжалось долгие годы. Но его присутствие необходимо в Риме, мы трепещем при мысли о риске, которому он подвергся бы на Востоке.

Здесь даже до самых невнимательных из популяров дошло, что дело ведётся к уже принятому решению, и никто не рискнул вмешаться. Тиберий действительно поблагодарил сенаторов за заботу и предложил:

— Человек, который восстановит порядок на Востоке, — тот, кто победил хаттов, ангривариев и херусков. Это Германик.

Рекомендация Тиберия означала чуть ли не больше, чем декрет. Империй (то есть власть) над восточными провинциями казался большим доверием и давал большие полномочия, чтобы успокоить конфликты и возмущения, принудить к согласию царьков и вождей, плохо контролируемых двусмысленными договорами вассальной зависимости, укрепить важные границы на Евфрате и в набатейских пустынях. Но это назначение несло в себе и большой риск. Простодушным популярам такая перспектива показалась лестной для их идола, в то время как оптиматы, по противоположным соображениям, увидели в ней прямо-таки избавление. И предложение отправить Германика на Восток было быстро и радостно одобрено.

Глубокую тревогу Германика, вызванную этим неожиданным назначением, затопили массой поздравлений. И он решил взять с собой нескольких преданных офицеров, юристов и чиновников, знакомых с теми краями, а также свою любимую Агриппину и, впервые, всех трёх сыновей. Из этих троих громче всех выражал свою радость младший — Гай, родившийся на северных границах империи и никогда не плававший по морю.

Отплыв из порта Брундизий, они попали в шторм. В борт корабля били тяжёлые волны. Ветер гнал флотилию к пустынным берегам Македонии и Эпира, мимо множества островов, пока однажды вечером, измученные тяжёлым плаванием, люди не увидели, что за высоким мысом открывается глубокая бухта со спокойными водами. Один из моряков сказал Гаю, что эта выступающая из мглы бухта называется Акций и пятьдесят лет назад здесь состоялось великое сражение между Августом и Марком Антонием за власть над империей.

Кто-то прошептал:

— Сама судьба дула нам в паруса, чтобы пригнать в этот порт.

И никто не заметил, что мальчик побледнел и замер, глядя на бухту.

Германик тоже задумчиво посмотрел туда и сказал с горькой усмешкой над самим собой:

— С той ли стороны или с другой, в моих жилах течёт вражеская кровь, — и рассмеялся.

Его сын Гай вздрогнул от леденящей тревоги, и никто не откликнулся на этот смех. В гнетущем молчании Германик попросил капитана флотилии показать точное место знаменитого сражения.

Капитан выразительно махнул рукой в самый дальний угол бухты.

— Марк Антоний укрыл свои корабли там... — И с сожалением прокомментировал: — Он избрал отчаянно рискованную стратегию: собрать оставшихся людей, погрузить их на свои немногие корабли и через море перенести войну в Италию.

Он не пояснил, что такой выбор был сделан после бессонных ночей, безудержного пьянства и мучительных тревог ясновидящей Клеопатры, а только сказал:

— Флот Августа поймал их в ловушку у выхода из бухты. Был второй день сентября. Моряки Августа разъярились, так как месяцами не получали жалованья, и хитрый Август объявил, что корабли Клеопатры везут сокровища. Но самого Августа на борту не было: за него сражались его флотоводцы. Я слышал, что он стоял вон там, на холме, где за несколько веков до того возвели небольшой храм Аполлона.

— Где? — спросил Гай.

Но над холмом сгустился морской туман.

— Ещё увидишь, — пообещал ему капитан. — Август, завернувшись в плащ из белой шерсти, стоял и смотрел, пока не рассеялись последние корабли Марка Антония. Однако в тумане, — усмехнулся он, — Марку Антонию и Клеопатре удалось вывезти сокровища — гору золота, больше двадцати тысяч талантов. И Август был вне себя.