– Я не умею играть в кино, – сказала Сьюзен.
– О боже, с чего ты это взяла? – фыркнул Джон.
– Не хочу, чтобы ты забивал голову моими проблемами, – улыбнулась Сьюзен, – и думал, что можешь спасти меня, взяв на ведущую роль в какой-нибудь твой фильм. Я паршивая актриса. Это правда.
– Ты можешь брать уроки и…
– Стоп. Я не хочу быть актрисой. И никогда не хотела. Все случилось само собой. Я хочу, чтобы моя жизнь изменилась, но не в этом направлении.
– Так, значит, ты хочешь измениться? – Джон постарался, чтобы этот вопрос прозвучал как бы вскользь.
– Ну да. А ты?
– Как насчет того, чтобы я остановился, если остановишься ты?
– Ты думаешь, что сможешь?
Джон задумался. Ветер крепчал.
– Взгляни на нас, – сказал Джон. – Мы как два клоуна, которые отправились через Ниагару в бочонке.
Сьюзен закрыла лицо руками и сказала:
– О боже, моя мать… никуда от нее не деться.
Айван закончил разговор и незаметно подошел к Джону и Сьюзен как раз в тот момент, когда их руки встретились.
– Джонни, они в Нагасаки просто все отпали от «Суперсилы».
– Айван, это Сьюзен. Сьюзен, Айван.
Джон и Сьюзен беззаботно держались за руки.
– Слушай, Джонни, почему бы мне не загрузить всех в нашу машину и не отвезти обратно в Лос-Анджелес?
Глаза Сьюзен были такие же бездонные и широко распахнутые, как кобальтово-синее небо.
– Ладно, – ответил Джон.
Сьюзен села за руль мини-фургона, а Джон запрыгнул внутрь и, подхватив Юджина-младшего, устроил его у себя на коленях. Сьюзен включила зажигание, и фургон тронулся.
Оглянувшись, Джон увидел недоумевающие лица и Айвана, который готовил набросок сценария на следующие шесть часов.
Сьюзен, несмотря на усталость, уверенно вела машину. Все трое мчались по плоской равнине, и никто из сидящих в фургоне не знал, куда они направляются, – они знали только то, что едут куда-то оттуда, где были прежде.
Юджин-младший уснул на коленях Джона. Джон смотрел в окно. Снаружи тянулась изгородь из колючей проволоки, мелькнул дорожный знак «Омаха 480», и еще Джону показалось, что он увидел глаза какого-то животного.
Он посмотрел на отражение Сьюзен в темном оконном стекле. Джон вспомнил, как однажды на съемках накричал на оператора, который, по его мнению, был дальтоником. Во время перерыва Джон пошел к бутафорам и принес кусок блестящего черного пластика. Он дал его оператору, и тот спросил: «Зачем это?» – «Так обычно делали художники-импрессионисты, – ответил Джон. – Всякий раз, когда они были не уверены в правильности выбранного цвета, они смотрели на его отражение в черном стекле. Они думали, что единственный способ узнать истинную природу предмета – это посмотреть на его отражение в чем-нибудь темном».
Сзади вынырнули полицейские огни, но полиция преследовала другую машину, Сьюзен посмотрела на Джона и заговорщически подняла брови. Джон посмотрел на бледное черное полотно дороги, и ему припомнился один момент из той поры, когда он бродил по пустыне. Жаль, что он не рассказал об этом Дорис, о том единственном моменте в Нидлз в штате Калифорния, много-много месяцев тому назад, когда он стоял, глядя на запад, а день уже клонился к вечеру. Там, на западе, сильный ливень обрушивался на маленький, ограниченный участок пустыни, а рядом, на соседнем клочке, бушевала пылевая буря. Солнце пронизывало влагу и пыль. Джон видел такое впервые, и хотя он знал, что это всего лишь отражение, ему показалось, что солнце бросает черные лучи на Землю, на автостраду и бесконечный поток первопроходцев серебряной рекой катится из одной части континента в другую. Джон почувствовал, что на него и на всех остальных в Новом Свете нисходят проклятие и благословение Божий, что они – племя чужестранцев, бросающихся в огонь все снова и снова, страстно желающих сгореть, страстно желающих восстать из пепла всегда обновленными и исполненными новых чудес, всегда жаждущими, всегда алчущими и всегда веря, что все, что ни произойдет с ними далее, милосердно сотрет их прежние личины, и это племя ползет вперед по лучезарному пластиковому пути.