Русский всадник в парадигме власти - читать онлайн книгу. Автор: Бэлла Шапиро cтр.№ 4

Широко представлены гендерные исследования. Отдельные вопросы затрагиваются в работах А. В. Кибовского (1997), Е. Э. Келлер (2001), П. П. Щербинина (2004, 2007), О. Б. Вайнштейн, Е. В. Анисимова (оба — 2005), А. С. Рогатнева (2008), Л. Л. Селивановой (2010), О. Н. Мухина (2014), Н. М. Вершининой (2015, 2016), К. Бордэриу (2016), О. А. Хорошиловой (2012, 2013, 2015, 2018).

Не теряют своей актуальности исследования по истории коневодства и коннозаводства, конской торговли, истории лошади. В этих направлениях работают Ю. П. Гусев (1992, 1993), И. В. Хиенкина (1999), С. В. Афанасьев (2010), А. И. Раздорский (2011), Н. Н. Спасская и Б. Е. Янишевский (2013), Р. С. Бахтияров и В. А. Курская (оба — 2016).

Итогом стал довольно значительный корпус материалов, образованный как фундаментальными трудами, так и работами более частного характера, где вопрос лишь намечен или затронут косвенно. Однако в этих работах русское всадничество не выделялось как культурная проблема и практически не рассматривалось в качестве существенной характеристики национальной элиты. Немногими исключениями можно считать публикации К. А. Михайлова «К вопросу о формировании всаднической субкультуры в Древней Руси» (1994) и П. В. Седова «„Аргамаки в чести, и нашу братью выносят в честь“. Конюшня московского придворного XVII в». (2017), монографические работы А. Е. Мусина «Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского Средневековья в контексте религиозного менталитета» (2005), Л. В. Щегловой и Н. Р. Саенко «Образ благородного всадника: культурные модели» (2010); их содержанием стали размышления о специфике русского всадничества в контексте изучения придворных и воинских элит. Особое значение для настоящего исследования приобрел труд «Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов» Н. А. Фатеевой (2000), где были обозначены три ведущие «конные» парадигмы в мировой и русской культуре, и их сумма — парадигма поэтическая.

Зарубежная историография не столь обширна, но наиболее глубокое осмысление проблемы в культурологическом контексте обнаруживается именно здесь. Традиционно большой блок работ посвящен военной истории — как описанию непосредственно исторических событий, так и их осмыслению с точки зрения стратегии и тактики, состава армии, ее организации, вооружения, техники и т. д., как классические работы прошлых лет, до наших дней не потерявшие своей актуальности: К. Клаузевица (1834), Ф. Энгельса (1859), Л. Э. Нолана (1871), Дж. Денисона (1877), Г. Дельбрюка (1908), так и более поздние исследования. Традиционно много внимания уделяется русскому фольклору, казачеству и специфике национальной армии в целом, русской царской и русской имперской культуре.

Стоит отметить, что именно зарубежными исследователями были поставлены вопросы, пока не актуальные для отечественной науки или же затронутые в ней только вскользь, в частности о преемственности образа всадника в системе «Москва — Третий Рим» (М. Вайт, 2013).

Также стоит учесть исследования, которые не относятся к проблеме русского всадника напрямую, но имеют чрезвычайно важное значение для его изучения. Это монографии «Конная культура: статус, дисциплина и идентичность в Новой истории» К. Рабера и Т. Такера (2016) и «Королевские лошади с 1066 года до наших дней» А. Мюррэй (2006), а также материалы сборника «Лошадь как культурная икона» (под ред. П. Эдвардса и Э. Грэхема, 2011) ^[14]. Отдельно стоит отметить получивший в России горячий отклик труд Р. С. Уортмана «Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии» (1995, русскоязычный перевод 2002), в значительной мере повлиявший на результаты настоящего исследования.

Обозначенная историография вопроса далеко не полна, но даже в таком виде представляет бурный поток идей и концепций, свидетельствуя о давнем и стабильном исследовательском интересе к проблеме. Специфика символизации образа конного воина в парадигме власти в русской культуре была обнаружена почти три с половиной сотни лет назад: далеко не случайным было создание «Василиологиона» Н. Г. Спафария (1673–1674), где царская доблесть напрямую связывалась с состоятельностью монарха как всадника ^[15]. Однако до сих пор это явление не получило должного освещения: накопленное знание является почти исключительно конкретно-историческим и практически не выходит на уровень научно-теоретического обобщения. Этот существенный пласт русской культуры оказался вычеркнут из круга интересов исторической культурологии.

Вышесказанное определило общее направление работы: реконструкция не истории всадника, а его образа в исторической динамике и на основе конкретно-исторических проявлений. Результаты работы должны представить содержание культурной формы ^[16] «русский всадник» как культурного символа, исходя из гипотезы, согласно которой смысловое содержание культурной формы «русский всадник» на протяжении нескольких столетий русской истории является устойчивым, не взаимосвязанным с историческими трансформациями, что позволяет говорить о нем как об одном из традиционных символов русской культуры.

Внутри основных хронологических рамок исследования помещены, по Н. А. Бердяеву, три «разных России»: Россия московская, петровская, и императорская. Наибольший исследовательский интерес представляют исторические повороты — смены векторов исторического развития, которые закономерно сопровождаются «переходами» и «переломами» культуры, так как культура фокусируется именно на границах различий, которые расчленяют ее на два полюса дуальной оппозиции ^[17]. Введение категории «между» (во второй части монографии под заголовком «Русский всадник между царством и империей») позволило рассмотреть российскую историческую реальность как переходный процесс между обозначенными полюсами, тем самым выявив новое содержание культуры (срединную культуру).

Основное внимание уделяется периоду, ограниченному двумя событиями: венчанием на царство Ивана IV в 1547 г. и отречением Николая II от престола в 1917 г. Для понимания специфики культурогенеза и русского всадничества сделан экскурс в ранний период его истории, отмеченный оформлением основных черт исторического развития нации и образованием национальной мифологии ^[18]. Широкие хронологические рамки, охватывающие несколько столетий русской истории, позволяют проследить за исторической динамикой культурной формы русского всадничества, механизмами ее устойчивости и изменчивости специфических культурных черт.