Оставив позади Уистлер, я продолжал ехать под дождем, размышляя над тем – по мере приближения предстоящей встречи,– что именно я собираюсь сказать или сделать, если действительно обнаружу свою сестру. За прошедшие годы во сне и наяву я прокрутил про себя столько возможных вариантов разговора, что в действительности разговор мог либо вовсе не сложиться, либо оказаться очередным сном. Обе перспективы выглядели равно непривлекательно.
Что она сделает? Улыбнется? Встретит меня с каменным лицом? Огрызнется? Уйдет? Дотронемся ли мы друг до дружки? Годы напролет я снова и снова прокручивал сценарии встречи, и вот теперь, когда появилась такая возможность, я никак не мог сообразить, что мне говорить, что делать.
Патти Херст была не единственной навязчивой идеей Лори. Следом за ней шла одежда, становившаяся все более и более причудливой после окончания школы,– это был магазин дешевого платья, но только очень дешевого: разномастные наслоения потертых уродливых одеяний – броские, безнадежно безобразные цветастые рубашки с короткими рукавами – навыпуск поверх армейских брюк цвета хаки – нечто безумное, этакая дешевая краля. И родители терпели все это, наряды Лори с каждым разом становились все более вызывающими, сама она – все более грязной и неухоженной, ее поведение – все более невменяемым, когда она в очередной раз возвращалась домой после неудачного романа, скандала с соседкой по комнате, таскавшей ее вещи, или еще почему. Однако они мирились со всем.
В жизни родителей не было ничего такого, что могло бы подготовить их к выходкам Лори. Они не укладывались ни в какие рамки, поэтому их предпочитали не замечать и не упоминать о них. Даже когда Лори замахивалась на родителей, воровала у них деньги, разбила их «олдсмобиль»,даже когда возле дома появлялась конная полиция, ведя Пори, всю в слезах. Ничто из этого обсуждению не подлежало.
Я выставляю Лори в ужасном свете. А сам, наверное, кажусь этаким пай-мальчиком – но дело не в этом. Суть в том, что она была намного старше меня и поэтому всегда как бы окружена ореолом недосягаемости. Эти несколько лет разницы делали ее непознаваемой.
И вот почему Лори особенно отдалилась от меня: однажды мы смотрели по телевизору какую-то передачу про экстрасенсов. Лори было, наверное, лет двадцать, и она казалась прежней Лори. Если ей удавалось вести себя прилично хотя бы полчаса, то все мы, вся семья, готовы были поверить, что прежняя Лори вернулась и что все снова будет замечательно. Наивняк да и только.
Так или иначе Лори повернулась ко мне и сказала: «Луи, попробуй стать экстрасенсом. Угадай, о чем я сейчас думаю». Я посмотрел на нее и не успел даже глазом моргнуть – ответ моментально мелькнул у меня в голове – это был Питер Яяй, парень, который всегда замыкал список абонентов в телефонной книге Ванкувера. «О Питере Яяйе»,– сказал я.
Лори взбеленилась. «Как ты узнал? – завопила она.– Как ты узнал? Говори!» Но я-то, конечно, как мог знать, откуда я узнал – это было в чистом виде совпадение, повторить я бы не смог. Но не важно. Все равно после этого Лори неизменно обращалась ко мне с непроницаемым лицом, мы никогда больше не говорили по душам, и она даже перестала называть меня Луи. Признаться, тогда это не очень-то меня расстроило, потому что, честно говоря, нам всем к тому времени изрядно поднадоели причуды Лори, а я был в выпускном классе и не возражал, чтобы и мне уделяли хоть малую толику внимания.
В последующие годы Лори начала систематически придираться ко всем членам семьи и к своим друзьям, отыскивая малейшие следы пренебрежения, реального или воображаемого, потом раздувала это пренебрежение до немыслимых размеров и навсегда порывала с человеком. В скором времени она обрубила все связи между собой и окружающими, последней оказалась наша мать.
А потом она попросту… исчезла, растворилась. И никто не знал, где ее искать. В Сиэтле? В Финиксе? В Торонто? Никаких прощальных сцен. Ничего определенного. Просто растворилась в воздухе пять лет назад. Папа нанял частных детективов, но им мало что удалось сыскать – самый свежий след был трехмесячной давности где-то в штате Вашингтон,– но мы по крайней мере знали, что Лори жива. С этого времени она стала чем-то вроде семейного призрака, о котором никогда не упоминали, словно взяли и вычеркнули, как будто она никогда и не существовала. Нет, конечно, ее присутствие ощущается – на семейных обедах, свадьбах и так далее. Но особенно рождественским утром, когда ее тень витает по двору под окнами, насмешливая, неуловимая,– над лужайкой и между деревьями в лесу вспыхивают огоньки, слышится почти неслышный шелест, которые и есть Лори,– мы все знаем это, хотя и не осмеливаемся об этом упоминать.
Я остановился перед продуктовым магазином в Нестере, в нескольких милях от Уистлер-Виллидж, и очень быстро получил ответ на свой вопрос. Даже снаружи я смог разглядеть за витриной женщину, похожую на Лори, которая складывала жестяные банки покупателю в пакет.
Я тупо сидел, не в состоянии пошевелиться, глядя на силуэт Лори, размытый дождем снаружи и запотевшими изнутри стеклами.
Рядом с машиной я заметил телефонную будку. Я решил, что подойду поближе и загляну сквозь витрину. Если это Лори, я позвоню Бренту или другой своей сестре, Уэнди, и мы решим, что делать дальше. С дрожащими руками, прерывисто дыша, я выбрался из машины, не замечая дождя, подошел к витрине и внимательно посмотрел на женщину за прилавком. Но это была не Лори. Очень похожа, но не она. Долго еще простоял я, глядя на эту женщину, оказавшуюся не моей сестрой, а потом вернулся в машину.
Я наскоро перекусил в дорогом французском ресторане, который был открыт в центре курорта. Выпил немного вина, а когда вышел, дождь уже переходил в снег; выехав из Уистлера, я по петляющей дороге покатил обратно в город. Обогреватель в машине сломался, и возвращение получилось жалким – медлительным, промозглым и тоскливым. Я действительно ждал, что найду Лори, и теперь, когда этого не случилось, ощущение… неразрешенности ситуации было безмерным.
Я призадумался. И вот о чем: я думал о том, что всякий день каждый из нас переживает несколько кратких мгновений, которые отзываются в нас чуть сильнее, чем другие,– это может быть слово, застрявшее в памяти, или какое-то незначительное переживание, которое, пусть ненадолго, заставляет нас выглянуть из своей скорлупы,– допустим, когда мы едем в гостиничном лифте с невестой в подвенечном наряде, или когда незнакомый человек дает нам кусок хлеба, чтобы мы покормили плавающих в лагуне диких уток, или когда какой-нибудь малыш заводит с нами разговор в «Молочном Королевстве», или когда происходит случай вроде того, с машинами, похожими на сахарные драже, на бензозаправке в Хаски.