Запад считает расширение НАТО благом. Неудивительно, что Россия, наряду со значительной частью глобального Юга, придерживается иного мнения, как и некоторые видные специалисты. Например, Джордж Кеннан с самого начала предупреждал, что расширение НАТО представляет собой «трагическую ошибку», в тон ему выступили и высокопоставленные американские деятели, назвав этот шаг в открытом письме Белому дому «политической ошибкой исторического масштаба»
[594].
Своими корнями нынешний кризис уходит в 1991 год, когда закончилась «холодная война» и рухнул Советский Союз. Тогда возникло два радикально отличающихся друг от друга взгляда на новую систему безопасности и политико-экономических отношения в Евразии. По мнению Саквы, один из них сводился к «расширению Европы», главенствующая роль в которой отводилась Европейскому союзу с перспективой дальнейшего движения на восток с целью постепенно интегрировать расположенные там страны в свое политическое сообщество и создать обширную зону евроатлантической безопасности; с другой стороны, некоторые вынашивали идею создания «Большой Европы», имеется в виду Европы континентальной, простирающейся от Лиссабона до Владивостока, с несколькими центрами власти, включая Брюссель, Москву и Анкару. При этом главная цель состояла в том, чтобы преодолеть традиционные барьеры в виде территориальной раздробленности, которая во все времена была бичом континента.
Главным поборником «Большой Европы», концепции, уходящей корнями в голлизм и другие инициативы, был лидер Советского Союза Михаил Горбачев. Однако, когда Россия рухнула под бременем разрушительных рыночных реформ 1990-х годов, эта мечта поблекла и вновь напомнила о себе, лишь когда страна стала восстанавливаться и искать свое место на мировой арене, а Владимир Путин со своим единомышленником Дмитрием Медведевым не раз призывали к геополитическому объединению «Великой Европы» от Лиссабона до Владивостока с целью создания «стратегического партнерства»
[595].
Эти инициативы Запад «встретил с вежливым презрением», пишет Саква. Их посчитали «прикрытием для того, чтобы скрытно создать “Великую Россию”», попыткой вбить клин между Северной Америкой и Западной Европой. Эти опасения восходят к начальному периоду «холодной войны», когда многие боялись, что Европа может стать «третьей силой», независимой как от первой сверхдержавы, так и от второй, и двинуться в сторону более тесных связей именно со второй, СССР (что можно увидеть на примере «Новой восточной политики» Вилли Брандта и других инициатив).
На коллапс России Запад отреагировал как триумфатор. Его приветствовали как признак «конца истории», окончательной победы западной капиталистической демократии, почти так, будто Россия получила предписание вернуться в состояние до Первой мировой войны, когда ей практически отводилась роль экономической колонии Запада. НАТО тут же начало расширяться на восток, в нарушение словесных гарантий в том, что они «не продвинутся ни на дюйм», – гарантий, данных Горбачеву после того, как тот одобрил объединение Германии и разрешил ей стать членом НАТО (в свете истории уступка более чем значимая). Эта дискуссия касалась только Восточной Германии – возможность того, что НАТО двинется дальше этой страны, с Горбачевым даже не обсуждалась, хотя в личных беседах тема все же поднималась
[596].
Очень скоро альянс и в самом деле двинулся дальше Германии – до самых российских границ. Главная миссия НАТО официально претерпела изменения, теперь альянс должен был защищать «жизненно важную инфраструктуру» глобальной энергетической системы, морские пути и трубопроводы, обеспечивая себе масштабное поле деятельности. Более того, Запад радикально пересмотрел повсеместно провозглашаемую в настоящее время доктрину «ответственности защитить», резко отличающуюся от официальной версии ООН, и теперь НАТО может использоваться в качестве силы военного вмешательства под руководством США
[597].
Особую озабоченность России вызывают планы принять в НАТО Украину. Они недвусмысленно были озвучены в ходе саммита НАТО в Бухаресте в апреле 2008 года, когда
Украине и Грузии дали понять, что они могут стать членами альянса. Формулировки были предельно точны: «НАТО приветствует евроатлантические устремления Украины и Грузии стать членами альянса. Сегодня мы согласны, чтобы эти государства стали членами НАТО». После победы в результате «оранжевой революции» в 2004 году прозападных кандидатов представитель Госдепартамента тут же вылетел в Киев и особо подчеркнул, что «США горячо поддерживают евроатлантические устремления Украины и ее желание вступить в НАТО», о чем свидетельствуют документы WikiLeaks
[598].
Опасения России можно понять без особого труда. Их в журнале Foreign Affairs, ведущем издании американского политического истеблишмента, в общих чертах обрисовал специалист по международным отношениям Джон Мирсхеймер. Он пишет, что «стержневой корень нынешнего кризиса [в отношении Украины] заключается в расширении НАТО, а также желании НАТО вывести Украину из сферы влияния Москвы и включить в орбиту Запада», в чем Путин увидел «прямую угрозу ключевым интересам России».
«Кто осмелится его в этом обвинять?» – спрашивает Мирсхеймер, указывая, что «Вашингтону может не нравиться позиция Москвы», однако он «должен понимать лежащую в основе этой позиции логику». Это совсем не трудно. Ведь все знают, что «Соединенные Штаты терпеть не могут, когда великие державы развертывают свои вооруженные силы в тех или иных уголках Северного полушария, и уж тем более у их границ». В действительности позиция США куда жестче. Они терпеть не могут явления, названного «успешным неповиновением» в принятой в 1823 году доктрине Монро, которая провозгласила контроль США над всем полушарием (хотя на сегодняшний день полного контроля США еще не добились). Небольшое государство, осмелившееся на подобное «успешное неповиновение», может испытать на себе «все земные ужасы»: на него могут наложить сокрушительное эмбарго, что и случилось с Кубой. Нам нет нужды задаваться вопросом о том, как Соединенные Штаты отреагировали бы на присоединение к Варшавскому договору стран Латинской Америки, а за ними Мексики и Канады. Малейший намек на первые робкие шаги в этом направлении был бы пресечен с «максимальным пристрастием», если воспользоваться жаргоном ЦРУ
[599].