Кто правит миром? - читать онлайн книгу. Автор: Ноам Хомский cтр.№ 59

В 1898 году прогнозы Адамса сбылись: Соединенные Штаты вторглись на Кубу под предлогом ее освобождения. По сути, это помешало острову избавиться от гнета Испании и «фактически превратило его в колонию», если воспользоваться выражением историков Эрнеста Мея и Филиппа Зеликова ^[376].

Негласной колонией США Куба оставалась до января 1959 года, когда ей удалось обрести независимость. С тех пор она является объектом масштабных террористических войн, которые против нее ведут США, и подвергается с их стороны экономическому удушению, причем совсем не из-за русских.

Повод всегда был один – «защита Соединенных Штатов от русской угрозы». Это объяснение, в общем случае, принималось без возражений. Простейшей проверкой стала позиция, которую США заняли по отношению к острову после того, как любая мыслимая угроза со стороны России исчезла: американская политика на Кубе, проводимая либеральными демократами во главе с Биллом Клинтоном, обошедшим Буша с правого фланга на выборах 1992 года, стала даже жестче. Эти события, казалось бы, должны были существенно повлиять на аргументацию в рамках определяемых доктриной дискуссий о внешней политике и факторах, которые ею движут. Но это влияние оказалось очень незначительным.

Действительную суть внешней политики Соединенных Штатов Генри Киссинджер выразил, когда назвал независимый национализм «вирусом», способным «понести заразу дальше» ^[377]. В тот момент Киссинджер говорил о Чили Сальвадора Альенде, а «вирусом» считал идею о возможности существования парламентского пути, ведущего к той или иной форме социалистической демократии. Чтобы избавиться от этой угрозы, «вирус» следовало уничтожить, а тем, кто мог им заразиться, сделать прививку, как правило путем создания режимов, в которых главную роль играют силы национальной безопасности. Это было реализовано в случае с Чили, но здесь важно признать, что от данной теоретической модели во всем мире никто не отказался и по сей день.

К примеру, эта же модель легла в основу принятого в начале 1950-х годов решения подавить вьетнамский национализм и поддержать Францию в ее усилиях по возвращению бывшей колонии – из страха, что вьетнамский национализм может стать «вирусом», который распространит заразу по окружающему региону, включая богатую ресурсами Индонезию. В итоге Япония могла бы даже стать промышленно-торговым центром нового, независимого мирового порядка и создать ту самую империю, ради которой еще совсем недавно приложила столько усилий. Средство представлялось предельно ясным и в немалой степени успешным. Вьетнам был практически уничтожен, а по периметру его окружило кольцо военных диктатур, препятствующих дальнейшему распространению опасного «вируса».

В тот период это было справедливо и для Латинской Америки: там «вирусы» один за другим подвергались нападениям, которые либо разрушали заразу, либо ослабляли до такой степени, что «вакцинированным» странам не оставалось ничего другого, кроме как тихо прозябать. С начала 1960-х годов по континенту прокатилась беспрецедентная за всю историю полушария волна репрессий и насилия, в 1980-х достигшая Центральной Америки, но эту тему здесь мы рассматривать не будем.

То же самое справедливо и для Ближнего Востока. Исключительные отношения Соединенных Штатов с Израилем в их нынешнем виде установились в 1967 году, когда еврейское государство нанесло сокрушительный удар по Египту, на тот момент слывшему центром светского арабского национализма. Поступив таким образом, оно защитило союзника США Саудовскую Аравию, вовлеченную в военный конфликт в Египте в Йемене. Саудовская Аравия, бесспорно, представляет собой самое экстремистское государство, в основе которого лежит исламский фундаментализм, но также и государство миссионерское, тратящее огромные суммы на распространение своих ваххабистско-салафистских доктрин далеко за пределами страны. Здесь стоит вспомнить, что Соединенные Штаты, как Великобритания до них, тяготели к поддержке радикального исламского фундаментализма, противопоставляя его светскому национализму, который, как считалось до недавнего времени, несет в себе более значимую угрозу независимого развития и дальнейшего распространения этого «вируса».

Сказать можно еще очень многое, но исторические хроники недвусмысленно показывают, что стандартная доктрина лишена особых достоинств. Безопасность в обычном смысле этого слова отнюдь не является первостепенным фактором в формировании политики.

Повторим сразу: в обычном смысле этого слова. Но, оценивая стандартную доктрину, мы должны задаться вопросом о том, что понимается под термином «безопасность»: о какой именно безопасности идет речь?

Один из возможных ответов звучит так: о безопасности государственной власти. Свидетельств тому множество. Например, в мае 2014 года Соединенные Штаты согласились поддержать резолюцию Совета Безопасности ООН, призывавшую Международный уголовный суд расследовать военные преступления в Сирии, но с одним условием: не распространять следствие на возможные злодеяния Израиля ^[378]. Или самого Вашингтона, хотя эту оговорку можно и не делать, поскольку Соединенные Штаты, единственные в своем роде, в одностороннем порядке пользуются иммунитетом от международной правовой системы. Конгресс даже одобрил закон, разрешающий президенту применять военную силу для «спасения» любых американцев, которых доставят для суда в Гаагу. В Европе этот закон порой называют «Законом о вторжении в Нидерланды» ^[379]. Кажется, это демонстрирует, насколько важна безопасность государственной власти.

Но от кого же все-таки ее защищать? По сути, есть самые веские основания полагать, что первейшая задача правительства сводится к защите государственной власти от народа. Каждый, кто провел немало времени, копаясь в архивах, знает, что правительственный гриф секретности очень редко обусловлен соображениями безопасности, однако эффективно держит в неведении простых граждан. Для этого есть веские причины, которые вразумительно объяснил известный либеральный ученый и правительственный советник Сэмюэл Хантингтон.

Он сказал так: «Архитекторы власти в Соединенных Штатах должны создать силу, которую можно чувствовать, но нельзя видеть. Власть сильна, только когда остается в тени; на солнце она начинает испаряться» ^[380].