Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - читать онлайн книгу. Автор: Борис Конофальский cтр.№ 114

— Вы лжец! — заорал незнакомец.

— Тише, господа! Тише, — повысил голос герцог.

— Я не лжец, у меня до сих пор сохранился тот яд, которым он думал меня отравить. И у меня есть свидетель его намерений, — уже спокойно продолжал кавалер.

— И кто же ваш свидетель? — поинтересовался обер-прокурор, сделав одному человеку знак, чтобы тот записывал.

— Это госпожа Ланге, — отвечал кавалер. — Она жила при доме моём, а Шоуберг склонял её к преступлению, но честная женщина мне открылась и рассказала о том. Коли нужно, она на Святой книге повторит то, что уже говорила восьмому графу Малену.

— Кто эта госпожа Ланге? И достойны ли её слова нашего внимания? — с сомнением спрашивал граф Вильбург.

— Она родилась при дворе графов Маленов и выросла там, она товарка моей жены Элеоноры Августы, это она мне рассказала о том, что моя жена неверна мне. Но если её слова об отравителе Шоуберге вас не удовлетворят, господин обер-прокурор, то у меня будет ещё один свидетель.

— И кто же это? — спросил граф.

— То моя жена Элеонора Августа фон Эшбахт, урождённая фон Мален, она во всём раскаялась и всё мне рассказала, и вам, если надо, всё повторит про отравителя Шоуберга.

— Может, и придётся допросить этих женщин, — произнёс граф Вильбург. — И если…

Но тут герцог так на него взглянул, что граф осёкся, сразу замолчал. По взгляду Его Высочества кавалер понял, что никто и никогда не будет допрашивать никого из дома Маленов. Не то что Элеонору Августу, дочь графа, но даже госпожу Ланге, раз она выросла при этом доме. Кавалер вздохнул, он понял, что этот вопрос закрыт, и больше тревожить его уже никогда не будет.

Но ничего ещё не кончилось, Волков видел, что герцога придется убеждать и убеждать, что Его Высочество ещё смотрит на него нехорошо, как человек, чьё самолюбие уязвлено не на шутку. Курфюрст видит в нём дерзкого вассала, что осмеливался высокомерно вставать с оружием против людей герцога. И этой своей заносчивостью и дерзостью генерал, пренебрегая вассальной присягой, наносил немалый ущерб репутации Его Высочества. И этого, конечно, курфюрст просто так не спустит. Не сможет он вот так взять и забыть наглость вассала, который столько времени и слушать не хотел грозные окрики из Вильбурга. Так что этот суд продолжался, и до победы Волкову было весьма далеко. Ему нужно было ждать, придерживая свои немногие козыри. Поэтому он молча стоял пред очами своего сеньора и дожидался, пока ещё один незнакомый человек герцога не спросит его:

— А кто дозволил вам убить безоружного человека, не в бою и не на поединке, а убить без суда, лишь злою волею своей, убить казнью? А потом ещё порочить старый род отвратительным наветом?

Волков сразу догадался о чём его спрашивают, но уточнил:

— Уж не про барона ли фон Деница вы говорите, добрый господин?

— Да, про этого несчастного человека. — Заговорил прокурор, он, кажется, позабыл про этот случай, а тут оживился, когда ему напомнили. — Что это было, как вы посмели? Кто вообще дал вам право судить, право казнить или миловать?

Граф говорил это с пафосом и с нескрываемой неприязнью, придворный вельможа был убеждён, что теперь-то кавалеру не отвертеться, мало того, что этот выскочка брал на себя смелость начинать войны и заключать мир, так он уже и вздумал решать, кому жить, а кому нет. И он судит ни хамов, ни разбойников и ни мужиков, а благородных людей, самых благородных, тех, что не подсудны вовсе, или подсудны лишь своим сеньорам. Этот человек, стоящий перед ним, покушался на исконное право герцога судить благородных людей.

— И что вы там стали говорить после того, как убили барона, что за слухи вы стали распространять про него? — Продолжал граф Вильбург.

— Вы спросили, кто дал мне право судить благородных людей? Ну что ж, я отвечу вам… Право сие дал мне Господь.

— Господь? — Тот господин, что поднял этот вопрос, говорил едко и с насмешкой. — Теперь вы и Господа нашего привлекли себе в помощь?

— Может, того вы не знаете, добрый господин, — всё так же спокойно продолжал кавалер, — но достоинство рыцарское дано мне нашей Матерью Церковью, и дано оно мне не за поклоны и не за пируэты на бальных паркетах. А дано оно мне за то, что уже не первый год жгу я ведьм и колдунов, рублю мертвецов, оживших… Да, забыли вы, добрый господин, что я рыцарь божий и судить нелюдей — мой долг. И о том, чтобы я положил конец забавам кровавого зверя в тех местах, просил меня и прошлый епископ, и нынешний. Да нет, не просили они, они требовали, чтобы избавил я паству от зверя. Или не знаете вы, господин фон Вильбург, что южные земли Ребенрее долгие годы истязал лютый зверь?

Граф не удостоил его ответа, это не его тут судили, а кавалера.

И тогда кавалер продолжил:

— И с самых первых дней я того зверя искал. Но это было непросто, пока в бою с горцами при Овраге, когда барон своею волею доброю пришёл мне на помощь, я не узнал, что он был тяжко ранен, но не умер, а на все мои попытки увидеть его, дядя его мне отказывал, тогда я и начал подозревать барона фон Деница, и как только вышла мне передышка в войнах, я собрал отряд и пошёл к его замку, сказал дяде его, господину Верлингеру, что приступом возьму замок, если он не даст мне повидаться с бароном.

— И что же случилось? — Первый раз за всё время подала голос Брунхильда. Ей и её товарке было очень интересна эта тема.

А неизвестный господин, что поднял этот вопрос, заметил:

— Так вы ещё собирались взять приступом замок соседа… Не хотел бы я жить рядом с вами.

Но Волков тут же нашёлся что ответить:

— Коли вы упырь какой или людоед, то лучше вам и вправду рядом со мной не селиться.

Господин насупился, а вот графиня продолжала интересоваться:

— Так что же барон, он и вправду был тем зверем?

— Увы, графиня, увы, — продолжал Волков, — он и вправду оказался тем зверем. Как только я пообещал, что возьму замок, так он и вышел ко мне. И сам, сам сказал, что больше не хочет скрываться, а бежать не может, так как бароны фон Деницы никогда не бегали, и, мол, некуда ему было бежать.

— И он вот так взял и признался вам в злодеяниях? — Теперь спрашивал уже сам курфюрст.

— Да, он сам признался мне в том, что растерзал монаха отшельника, порвал его на куски, я те куски потом собрал в своей часовне, теперь это мощи, скоро, я надеюсь, того монаха Церковь признает святым.

— Он убил монаха? — Ахнула Брунхильда. — Но за что же?

— Он, когда принимал образ звериный, не различал, монах перед ним или ребёнок, он даже своего лучшего друга убил, кавалера Рёдля, оторвал ему голову.

— О, Господи! — Брунхильда и женщина, что была с ней, стали креститься.

— Это всё только ваши слова, — заметил обер-прокурор.