Стали светлеть прямо у нас на глазах. И утончаться. Тут
подошел Сэнди. На фейерверк он не успел, а вот листопад застал.
Сэнди сказал: "Тони позвонил мне домой и спросил, не
смогу ли я приехать к семи вечера. Сказал, что он и Керт собираются заняться
одним делом, в котором я, возможно, захочу поучаствовать. Я не стал ждать семи.
Приехал сразу.
Из любопытства".
— Любопытство — не порок, — вставил Нед. Голос так похож на
отцовский, что у меня по спине побежали мурашки. И посмотрел на меня. —
Пожалуйста, продолжайте.
— Больше добавить особенно нечего. Листья становились все
тоньше. Я могу ошибаться, но думаю, мы видели, как это происходило.
— Ты не ошибаешься, — заверил Сэнди.
— Я очень разволновался. Ни о чем не думал. Побежал к
боковой двери. Вдруг Тони бросается за мной. Хватает меня за шею. «Эй! — говорю
я. — Отпустите меня, отпустите, вы же полиция, а не бандиты!» А он говорит,
чтобы я эти шутки оставил для концерта самодеятельности. «Дело серьезное, Фил,
— говорит он. — У меня есть основания предполагать, что один мой патрульный уже
стал жертвой этой чертовой хреновины. И я не хочу терять второго».
Я отвечаю, что обвяжусь веревкой. Очень мне уж хотелось
добраться до листьев. Не могу вспомнить почему. Он говорит, что не пойдет за
этой чертовой веревкой. Я говорю, что сам схожу за этой чертовой веревкой. Он
говорит:
«Забудь о веревке, разрешения я не дам». Тогда я говорю:
«А вы подержите меня за ноги, сержант. Я хочу вытащить
несколько листиков. Некоторые лежат меньше чем в пяти футах от двери. Далеко от
автомобиля. Что скажете?»
«Я скажу, что у тебя съехала крыша, от автомобиля здесь все
близко», — отвечает он, но, поскольку это не отказ, я открываю дверь. И сразу в
нос ударяет запах. Вроде бы перечной мяты, но не такой приятный. А сквозь него
пробивался другой запах. Куда противнее. Тухлой капусты. От такого желудок
выворачивается, но от волнения я сперва ничего и не заметил. Был тогда моложе,
так? Улегся на живот. Сержант держал меня за бедра. И только я вполз в гараж,
говорит: «Достаточно, Фил. Если можешь дотянуться до них, хватай. Если нет, я
тебя вытаскиваю».
Лежащие рядом листочки уже стали белыми, я схватил где-то с
десяток. Гладких и мягких, но неприятных на ощупь.
Я, помнится, подумал о помидорах, когда они гниют под
кожурой. А чуть дальше увидел пару еще черных. Потянулся и схватил их, но от
моего прикосновения они тоже сразу стали белыми. А подушечки пальцев закололо.
Еще сильнее запахло мятой, и я услышал какой-то звук. Подумал, что услышал.
Словно вздох. Вроде того, когда открываешь банку с газировкой.
Я начал выползать оттуда, поначалу все шло хорошо, а
потом.., ощущение от этих листочков в моих руках.., мягких и гладких, словно…
Несколько секунд я не мог продолжать. Будто эти ощущения
вернулись. Но парнишка смотрел на меня, и я знал, что замолчать он мне не даст,
ни в коем разе, поэтому продолжил. Да и сам хотел поскорее выговориться.
— Я запаниковал. Понимаешь? Начал отталкиваться локтями,
дергать ногами. Лето. Я в рубашке с короткими рукавами. Локоть упирается в один
из черных листочков.
Он шипит, как.., как не знаю что. Просто шипит. И выпускает
облако мятно-капустного запаха. Становится белым. Словно мое прикосновение
замораживает его и убивает. Подумал я об этом позже. В тот момент думал только
об одном: как бы на хер выбраться из гаража. Извини, Ширли.
— Ничего страшного. — Она похлопала меня по руке. Хорошая
девочка. Всегда такой была. И со своими обязанностями справляется лучше, чем
Мэтт Бабицки, на порядок лучше, да и смотреть на нее куда приятнее, чем на
него.
Я накрыл ее руку своей, легонько сжал. Потом продолжил, и
слова стали срываться с языка куда как легче. Странно это, но, если говоришь о
прошлом, оно возвращается. И становится все отчетливее и отчетливее.
— Я вскинул глаза на этот «бьюик». И хотя он стоял посреди
гаража, в добрых двенадцати футах от меня, мне вдруг показалось, что до него
рукой подать. Огромного, как гора Эверест. Сверкающего, как грань бриллианта. У
меня возникло ощущение, что фары — глаза, и они смотрят на меня. И я услышал
шепот. Не удивляйся, парень. Шепот мы все слышали. Бессловесный шепот, никто
ничего разобрать не мог, но я его точно слышал. Только звучал он прямо в
голове, попадал туда не через уши. Прямо-таки телепатия. Может, у меня
разыгралось воображение, но не думаю. Я сразу превратился в шестилетнего
малыша. Боящегося того, кто живет под моей кроватью. Потому что живущий там
собирался утащить меня к себе, я это точно знал. Забрать туда, где теперь
находился Эннис. Вот я и запаниковал. Задергался, закричал: «Вытаскивайте меня,
вытаскивайте, скорее!» И они вытащили. Сержант и другой парень…
— Другим парнем был я, — заметил Сэнди. — Ты напугал нас до
чертиков, Фил. Сначала вроде бы все шло хорошо, а потом ты вдруг заорал и
задергался. Я думал, у тебя горлом пойдет кровь или ты посинеешь лицом. Но ты
только.., да ладно, — и жестом предложил мне продолжать.
— Листочки я вытащил. Вернее, то, что от них осталось.
Испугавшись, я сжал пальцы в кулаки, понимаешь? Сжал
листочки. А оказавшись за дверью, понял, что руки у меня мокрые. Люди кричали:
«Ты в порядке? Что случилось, Фил?»
Я стоял на коленях, рубашка задралась до шеи, живот
покраснел от трения о бетонный пол. Подумал: «Я стер ладони в кровь, вот они и
мокрые». А потом увидел белую пасту. Похожую на зубную. Это все, что осталось
от листьев.
Я замолчал, задумался.
— А вот теперь я намерен сказать вам правду, понятно?
Никакая это была не паста. Я словно зажал в руках бычью
сперму. И еще этот ужасный запах. Вы можете сказать: «Немного мяты и капусты,
что тут ужасного?» — и будете правы, но одновременно и не правы. Потому что на
земле ничего так не пахнет. Во всяком случае, мне такой запах не встречался.
Я вытер ладони о штаны и прошел в дом. Спустился в подвал.
Брайан Коул как раз выходил из тамошнего сральника. Он вроде бы услышал
какие-то крики, пожелал узнать, с чего сыр-бор. Я не просто ему не ответил,
вообще не отреагировал на его вопрос. Проскочил мимо, словно и не увидел. Чуть
не сшиб с ног. Стал мыть руки. Мыл и представлял, как белая жижа, теплая,
мягкая, склизлая, выдавливалась из кулаков. От мысли, как она покалывала ладони
и подушечки пальцев, меня вывернуло. Мой желудок не только выдал съеденный
обед. Нет, поднялся к горлу и вывернулся наизнанку вместе со всем, что в нем
находилось.
Примерно так же, как мать выливала с крыльца воду из тазика,
в котором мыла посуду. Брызнул фонтан. Я не хотел бы об этом рассказывать, но
ты должен знать все. Я не блевал — умирал. Такое случалось со мной лишь
однажды.