Нечестивый Консульт - читать онлайн книгу. Автор: Р. Скотт Бэккер cтр.№ 45

– Прекрати это безумие! – рявкнул он на третью ночь после пересечения Привязи. – Ты мне не мать!

Обольстительная девица улыбнулась и хихикнула, будто бы потешаясь над его наивностью. Возможно, именно тогда он и понял, что её нельзя в полной мере отнести к человеческому роду.

– К чему? – прорычал он, сидя в тени призрака своего отца, стоявшего, скрестив руки, на пороге якша. – К чему вся эта безумная игра?

Моэнгхус почти что поверил, что возникший рядом Найюр воистину умеет становиться невидимым – столь внезапным был удар, повергший его наземь. Железная рука вдавила его щекой в безжизненную грязь. Он ощущал исходящий от легендарного воина жар, чуял идущий от него звериный, мускусный запах, слышал его бычье дыхание.

– Ты – Анасуримбор! – проскрежетал прямо ему в ухо жесточайший из людей. – Не тебе жаловаться на игры!

Его плевок словно бы сочетал из грязи какой-то чёрный знак перед лицом имперского принца.

Каждый удар, обрушивавшийся на его щёки и уши, сопровождался коротким рыком, ибо такова обязанность отцов – бить своих сыновей.

И сквозь все затрещины и оплеухи он слышал её смех, смех своей матери.

* * *

Когда Моэнгхус проснулся, Найюр наблюдал за ним, сидя голым в лучах рассветного солнца, льющегося через порог якша. Король Племён ссутулился, склонившись вперёд, а его скрещённые руки опирались на торчащие колени. Свазонды, казалось, превращали его кожу в чешую, делая отца неким подобием крокодила – столь резко очерчивались белым утренним светом глубокие тени.

– Скюльвендские дети, – сказал он, глаза его сияли, словно два парящих в небе опала, – обучены ненависти, как чему-то главному и по сути единственному в своей жизни. – Он кивнул, словно бы признавая наличие в этой мудрости некого изъяна, не предполагающего, тем не менее, что ей не следует повиноваться. – Да… слабость… Слабость – вот та искра, которую высекает отцовская плеть! И горе тому ребёнку, что плачет.

Жесточайший из людей издал смешок, звук слишком кроткий в сравнении с гримасой, его сопровождавшей.

– Хитрость в том, мальчик, что не бывает на свете ничего неуязвимого. Любая, самая могучая сила иногда садится посрать. А иногда засыпает. Мощь необходимо нацелить, сосредоточить, а значит, всё на свете уязвимо и всё слабо. И посему испытывать презрение к слабости означает питать отвращение ко всему сущему…

И Анасуримбор Моэнгхус внезапно понял то, что, как ему показалось, он и так всё это время отлично знал. Найюр урс Скиота отправился в Голготтерат, к Нечестивому Консульту, рассчитывая унять пламя смертельной ненависти, которую он питал к Анасуримбору Келлхусу. И вот, на своём пути, уже находясь в одном-единственном шаге от возмездия, он вдруг обнаруживает и захватывает в плен Моэнгхуса, сына своего заклятого врага… Это кому угодно показалось бы странным, не говоря уж о человеке, столь одержимом злобой, как его отец. Разве мог он не заподозрить тут какой-то коварный заговор, призванный расстроить его замыслы и уничтожить его самого?

– И тем самым Мир становится ненавистным, мальчик. Просто делается чем-то ещё, что тоже необходимо придушить или забить насмерть.

– Я знаю, что такое ненависть, – осторожно сказал Моэнгхус.

Король Племён вздрогнул и плюнул в яркий отсвет зари, осмелившийся проникнуть внутрь якша.

– Откуда бы? – проскрежетал он. – У тебя были лишь матери.

– Ба! – усмехнулся имперский принц. – Да все люди нена…

Скюльвенд ринулся вперёд и воздвигся над сыном, дыша разъярённо и глубоко.

– Вооот! – взревел он, хлопая себя ладонью по изрубцованным бёдрам, груди и животу. – Вот это ненависть!

Он наотмашь врезал Моэнгхусу по губам так, что голова имперского принца откинулась назад, ударившись о дугу цепей, а сам он тяжко рухнул на безжалостно жёсткую землю.

– Ты весь такой начитанный! – глумился Найюр урс Скиота. – Цивилизованный! Терпеть не можешь вред, причиняемый жестокими забавами! Питаешь отвращение к тем, кто хлещет плетьми лошадей, убивает рабов или бьёт симпатичных жёнушек! Почуял у себя внутри какие-то колики и думаешь, что это ненависть! И ничего при этом не делаешь! Ничего! Ты о чём-то там раздумываешь, хныкаешь и скулишь, беспокоишься о тех, кого любишь – в общем, без конца толчёшь в ступе воду и воешь в небеса. Но ты! Ничего! Не делаешь!

Моэнгхус способен был лишь сжиматься да таращить глаза на нависшую над ним могучую фигуру.

– Вот! – громыхал Найюр урс Скиота, по всему телу которого, налившись кровью, проступили вены. – Читай! – царапающим движением он провёл себе от живота до груди пальцами с отросшими ногтями, напоминающими звериные когти. – Вот! Вот – летопись ненависти!

* * *

Потребовалось четверо кривоногих воинов, чтобы вырвать из земли столб, к которому он был прикован. Он не понимал ни единого слова из тех насмешек, которыми они его осыпали, но был уверен, что они называют его женщиной из-за отсутствия на его коже шрамов. Руки ему завели за спину, накрепко привязав к ясеневому шесту, водружённому поперёк спины, а затем, прицепив конец опутывавшей его верёвки к веренице вьючных лошадок, перевозивших на себе якши, разное имущество и припасы, заставили его, спотыкаясь, плестись за их хвостами весь день. Тем вечером его секли ради забавы, подвергая разного рода унижениям и мучениям до самой темноты, однако в сравнении с тем, что ему довелось претерпеть от рук упырей, эти страдания показались ему облегчением. Его отрывистый смех разочаровывал их, так же как и его вымученная усмешка. Радостные и насмешливые крики, с которых началось развлечение, быстро скисли, сменившись наступившей тишиной и помрачневшими лицами.

Всё это время он не видел никаких признаков своего отца и его спутницы.

Наконец, они подтащили его, едва стоящего на ногах, к призрачному видению Белого Якша, колыхавшемуся под напором ветра, словно отражение на поверхности водоёма. Они заставили его забраться внутрь и, притянув его колени к голове, приковали к очередному столбу. Когда эти вонючие скоты наконец убрались восвояси, он лежал в одиночестве, в кровь обдирая губы о приносящую успокоение землю. Он тихонько хихикал по причинам совершенно ему неизвестным и рыдал по причинам, которых и вовсе был не способен постичь. Одинокая, тоненькая свечка, скорее всего умыкнутая из какого-то разграбленного нансурского храма, освещала якш изнутри. Едва не рассадив о жёсткую землю челюсть, он огляделся вокруг, увидев в сумраке какой-то хлам, кучей сваленный на грязных коврах, а также заметил буквально в двух шагах от своих ног груды спутанных и свалявшихся мехов. Свечка напоследок вспыхнула, расшвыряв по конусу измаранных непогодой стен пляшущие пятна теней и колеблющиеся отсветы, а затем всё вокруг погрузилось в темноту.

Хотя Моэнгхус и помнил весь ужас иштеребинтского Преддверья, объявшая его тьма, казалось, тотчас исцелила его, будто бы все его незримые раны в мгновение ока затянулись. Тело есть не что иное, как замутнённый глаз, ибо его ощущения подобны зрению, с рождения запятнанному катарактой, и посему яркий свет благоприятствует как удовольствиям, так и мучениям, но тьма словно бы создана для оцепенения, для бесчувственности, для всего бесформенного и смутного. Его коже за последнее время довелось ощутить слишком многое, и поэтому темнота была для него всего лишь целебным бальзамом.