– Вот приедут медики, у них спросишь. А пока давай, пистолет ищи!
Сарычев оглянулся, поискал глазами Ингу и, увидев ее, вытянувшуюся в струнку на диване, усмехнулся:
– Слезай! Вспоминай, куда мог деться пистолет. Вспоминай, Инга!
Бритоголовый галантно поддержал Ингу, спрыгнувшую с дивана, и широко улыбнулся ей. И вообще, все присутствующие в комнате как-то расслабились, повеселели, голоса зазвучали громче и свободнее…
Инга все еще не могла поверить, что она не убийца. Ну да, Торопцев жив, но он не приходит в себя. Он пока жив, пока… Но все-таки появилась надежда, ей стало легче, она принялась думать, куда же мог деться пистолет. И вдруг вспомнила:
– Мне что-то под ноги попало, когда я тут металась. Я его пнула… Оно под диван улетело…
– Андрей, давай-ка. – Присев на корточки, Сарычев кивнул бритоголовому, и тот без особых усилий приподнял диван.
– Та-ак! – Следователь выгреб из-под дивана пистолет и повернулся к Инге. – Руками не трогала?
Инга отрицательно помотала головой. Он скомандовал бритоголовому Андрею:
– Упаковывай!..
У дверей послышалась какая-то возня. Сарычев шагнул туда, выглянул в прихожую.
– Пропусти, – громко сказал он и, повернувшись к Инге, подмигнул. – Группа поддержки прибыла!
В комнату ввалились Баженов и Боб Нечитайло. Встревоженные, встрепанные, красные и тяжело дышащие. Похоже, не дождавшись лифта, бежали пешком на седьмой этаж…
Сарычев сразу нашел им дело:
– Алексей, возьми Ингу, отведи в ванную и помоги умыться. Боб, сейчас приедет «Скорая», спустись и подержи открытой дверь, чтобы они не тратили время на домофон!
…Инга все намыливала и намыливала руки, терла их мочалкой и не могла остановиться. Ей казалось, что чужая кровь намертво въелась в ее кожу. Наконец Баженов отобрал у нее мочалку, сполоснул ее руки, а потом, как маленькую, заставил наклониться над ванной, и сам умыл ей лицо. Уткнувшись в полотенце, Инга наконец заплакала. Баженов молча прижал ее к себе.
За стенами ванной что-то происходило – было слышно, как приехал лифт, с грохотом открылась и закрылась входная дверь, по тесному коридорчику шумно протопали люди. Баженов понял, что приехала «Скорая».
Он плохо понимал, что же, в конце концов, здесь произошло. Та картина, которую он мельком увидел в гостиной, мало что проясняла. Инга, всхлипывая и сморкаясь в полотенце, что-то пыталась ему рассказать, но постоянно срывалась и начинала рыдать. Баженов только и мог, что прижимать ее к себе, покачивать и бормотать: «Тихо, тихо, Гусь…»
Постепенно она успокоилась и все-таки рассказала, что случилось, – отрывисто и коротко, в двух словах, на большее не было сил. Она мечтала об одном – скорее бы все кончилось…
Они сидели рядом на бортике ванны и прислушивались к звукам, доносящимся из гостиной. Слышно было плохо. Баженову очень хотелось посмотреть, что там, но оставить Ингу он не мог и тащить ее туда тоже. Он чувствовал, что этого делать не нужно…
Наконец началось обратное движение. Люди двинулись к выходу. Спокойный голос говорил:
– …в порядке. Давление нормальное, кровотечение остановили, рану обработали, обезболили… Все, что нужно, я ввел, ампулы оставил…
И, очевидно отвечая на чей-то вопрос, пояснил:
– Такая особенность организма. Низкий болевой порог… Ну, это повышенная чувствительность к боли. При этом даже незначительная травма может привести к болевому шоку. Но сейчас все в порядке, можете его забирать…
Хлопнула входная дверь, в ванную заглянул Сарычев.
– Алексей, – сказал он. – Мы уезжаем. Я могу оставить Ингу на тебя? Я сейчас по дороге Саше позвоню, все ей объясню… А вечером приеду, поговорим… А вы сейчас пошли бы куда-нибудь… Отвлекитесь, в кино сходите, погуляйте… Давай, надеюсь на тебя…
Баженов кивнул. Он увидел, как за спиной Сарычева двое провели к выходу Торопцева, гурьбой прошли остальные сотрудники. Сарычев ушел следом, а в ванную влез возбужденный Боб Нечитайло. Его обычно бесстрастные глаза азартно блестели, даже рыжий ежик на круглой голове встал дыбом.
– Леха, – торопливо заговорил он. – Я с ними поеду, мне Сан Саныч разрешил. Позвоню потом, увидимся, все расскажу. Ты тут один управишься… А ты чего ревешь? – обратился он к Инге. – Все кончилось! Можешь жить спокойно! Ходить, ездить куда хочешь и не бояться! Или до тебя еще не доперло? Вот я всегда говорил и сейчас повторю, что ты, Инга, – дура!
– А ты – Квадратные Штаны! – Инга резко встала, бросила полотенце и вышла, потеснив его в дверях.
Баженов не выдержал и громко фыркнул. Боб покраснел до ушей, досадливо махнул рукой и ушел.
Баженов встал и сладко, с хрустом, потянулся. Эх, он сейчас прошелся бы колесом, да места тут маловато, и плечо еще болит… А Боб, хоть и хочется иногда как следует стукнуть его по круглой башке, в сущности, прав. Все кончилось, можно закрыть эту печальную страницу. Можно жи-и‐и‐ить!!!
– А Боб-то откуда взялся? Как он узнал? – Инга и Баженов сидели на открытой веранде летнего кафе в сквере у Белого озера. Вечер еще не наступил, посетителей в кафе было мало. Они легко нашли свободный столик.
От хмурого утра не осталось и следа. Ничего не напоминало и о прошедшем дожде – лужи высохли, теплый ветер унес влагу с травы и листвы. Летний день снова сиял всеми своими красками, и Инге казалось, что она наконец-то выбралась из темной клетки к свободе и свету…
– Бобу я позвонил, – объяснил Баженов. – Когда ты мне сказала, что убила Торопцева, я ничего не понял, но почуял – с тобой беда. Ну и понесся к тебе, а по дороге звякнул Бобу, он мог пригодиться… Я уже к тому времени по городу ехал, подхватил его на перекрестке… Знаешь, он так за тебя испугался… Я ожидал, что он, как только влезет в машину, сразу начнет все под свой контроль брать, командовать, жизни учить, а он сидел и молчал, и морда у него была… Не берусь описать…
– А где его собственная машина? – спросила Инга.
– Он ее в сервис сдал, временно безлошадный, катается на общественном транспорте и такси…
Они, собственно, ждали Боба. Минут двадцать назад он позвонил, и они договорились встретиться здесь, на Белом озере. Привычное им кафе на Театральной было теперь местом печальным, навсегда связанным с Наташкой Земляникиной, и никого не тянуло туда…
До этого Инга с Баженовым несколько часов колесили по городу на машине профессора Одинцова – пока дед отдыхал в санатории, Баженов ею пользовался.
Инга непрерывно говорила. Ей нужно было излить душу, освободиться от той тяжести, которая столько времени пригибала ее к земле и не давала свободно дышать. Она то возбужденно захлебывалась словами, то надолго замолкала, то принималась плакать. Баженов не мешал ей, только сочувственно мычал. Лишь иногда он притормаживал, притыкал машину к обочине где-нибудь в тихом месте и задавал вопросы. Потом опять трогался с места и ехал дальше.