От этого Геллан отмахнуться не сумел.
— Еще час, — без всякой надежды сказал он. — Через час мы присоединимся к вам.
Карнак очнулся от боли в глазу. Он попробовал шевельнуться и с ужасом вспомнил, что погребен заживо. В панике он начал биться, но камни зашевелились над ним, грозя раздавить. Тогда он затих и стал дышать глубоко и ровно, стараясь успокоиться.
"Почему ты не переоделся к обеду, Карнак?” “На меня упала гора, отец”.
Безумный смех заклокотал в горле, сменившись рыданиями.
"Прекрати — ты же Карнак!” — сказала ему его сила.
"Я кусок мяса, погребенный под грудой камней”, — провизжала в ответ слабость.
Теперь всем его замыслам конец — возможно, оно и к лучшему. Он возомнил в своей гордыне, что способен победить вагрийцев, вышибить их с дренайской земли. Новоявленный герой, он без труда стал бы во главе государства. Эгель не выстоял бы против него. Эгель не умеет повелевать толпой — в нем нет этого дара. Да и мало ли существует способов избавиться от политических соперников?
Такие, как Нездешний, найдутся всегда.
Но теперь не будет ничего — ни пурпурных одежд, ни народного ликования.
И угораздило же его выйти на врага в одиночку!
Нет бы подумать хоть немного. Дундас верно раскусил его: он герой, который притворяется, будто он не таков. «Не такой смертью хотел бы ты умереть, Карнак, — сказала сила, — Где драматизм? Где восхищенная публика?»
Если в лесу падает дерево, никто этого не слышит.
Если человек умирает в одиночку, его смерть не войдет в историю.
— Будь ты проклят, отец, — прошептал Карнак. — Будь ты проклят.
Новый взрыв смеха и слез всколыхнул его грудь.
— Будь ты проклят! — взревел он. Глыба над головой дрогнула, и он застыл, ожидая неминуемой смерти. Свет упал на его лицо, и грянуло нестройное “ура”. Карнак прищурился, глядя на факел, и ухмыльнулся через силу.
— Не слишком-то ты спешил, Геллан, — прошептал он. — Я уж думал, что придется выбираться самому!
Глава 22
Даниаль лежала на корме барки, слушая, как плещутся о борт волны. Невдалеке Дурмаст, облокотившись о поручни, вглядывался в берег. Некоторое время она следила за ним, закрывая глаза всякий раз, когда он поворачивал свою косматую башку в ее сторону. Последние три дня он либо молчал, либо грубил ей, и она постоянно ловила на себе его горящий взгляд. Сперва это раздражало ее, потом стало пугать — с Дурмастом шутки плохи. От него так и веяло первобытной силой, едва сдерживаемой тонкими нитями здравого смысла. Даниаль догадывалась, что всю свою жизнь он добивался желаемого либо силой, либо хитростью, либо расчетливой жестокостью. И он хотел ее.
Она читала это в его глазах, его движениях, его молчании.
Она охотно сделала бы себя менее желанной, но ее единственное короткое платье плохо подходило для этой цели.
Он подошел к ней, огромный, словно черная глыба.
— Чего тебе? — спросила она, садясь. Он присел рядом с ней.
— Я так и знал, что ты не спишь.
— Поговорить хочешь?
— Ну... да.
— Так говори. Деваться мне все равно некуда.
— Я тебя не неволю. Можешь уйти, если хочешь. — Он огорченно почесал бороду. — Почему ты всегда норовишь сказать что-нибудь обидное?
— Ты, Дурмаст, заставляешь меня открываться с самой худшей стороны. Долго ли нам еще плыть?
— Завтра будем на месте. Купим лошадей и к ночи уже разобьем лагерь у Рабоаса.
— А дальше?
— Подождем Нездешнего — если он не добрался туда раньше нас.
— Хотела бы я тебе верить.
— А почему ты не должна верить мне?
Она засмеялась, а он схватил ее за руку и притянул к себе.
— Ах ты сука! — прошипел он, и она увидела в его глазах безумие — тупое безумие одержимого.
— Не трогай меня, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие.
— Почему это? Твой страх так приятно пахнет. — Он плотно притиснул ее к себе, приник лицом к ее лицу.
— Кто-то говорил, что он не насильник, — прошептала она.
Он со стоном оттолкнул ее прочь.
— Я от тебя голову теряю, женщина. Каждый твой взгляд, каждое движение говорят “возьми меня” — ты ведь хочешь меня, я знаю.
— Ошибаешься, Дурмаст. Я не желаю иметь с тобой ничего общего.
— Брось! Такие, как ты, без мужика долго не могут. Я знаю, что тебе надо.
— Ничего ты не знаешь, животное!
— А Нездешний, думаешь, не такой? Мы с ним — две стороны одной монеты. Оба убийцы. Почему же ты по одному сохнешь, а другого не хочешь?
— Сохну? — фыркнула она. — Тебе этого вовек не понять. Я люблю его как человека и хочу быть рядом с ним. Хочу разговаривать с ним, касаться его.
— А я?
— Да разве тебя можно полюбить? Для тебя не существует никого, кроме собственной персоны. Думаешь, ты надул меня своими россказнями о помощи Нездешнему? Доспехи нужны тебе самому — ты продашь их тому, кто больше даст.
— Ты так уверена?
— Конечно, уверена. Уж я-то тебя знаю — это с виду ты такой молодец, а душонка у тебя крысиная.
Он отодвинулся от нее, и она похолодела, поняв, что зашла слишком далеко. Но он только улыбнулся, и злоба в его глазах сменилась весельем.
— Ладно, Даниаль, не стану отпираться — я и вправду собираюсь продать доспехи тому, кто больше даст. И этим человеком будет вагриец Каэм. Я намерен также убить Нездешнего и получить награду за его голову. Ну, что теперь скажешь?
Ее рука с зажатым в ней кинжалом метнулась к его лицу, но он сжал ее запястье, и нож выпал.
— Тебе не удастся убить меня, Даниаль, — прошептал он. — Этого и сам Нездешний не сумел бы — а ты только его ученица, хоть и способная. Придется поискать другой способ.
— Какой, например? — спросила она, потирая онемевшую руку.
— Например, предложить мне больше, чем Каэм.
Внезапное понимание поразило ее, как удар.
— Ах ты гнусная свинья. Мерзавец!
— Угу. Дальше что?
— Неужели ты так сильно меня хочешь?
— Да, я хочу тебя, женщина. Всегда хотел — с тех самых пор, когда увидел, как вы с Нездешним любитесь в холмах около Дельноха.
— А что я получу взамен, Дурмаст?
— Я оставлю доспехи Нездешнему и не стану его убивать.
— Согласна, — тихо сказала она.