Она пожала плечами и улыбнулась. Годы и годы назад, подумал Шэнноу, она была на редкость хороша собой, но теперь растолстела и выглядела бесконечно усталой.
— Вы что — смерти ищете?
— Не думаю.
Все посетители уже ушли, и Шэнноу остался в харчевне один. Женщина заперла дверь, убрала со столов, а когда из кухни, снимая замызганный фартук вышел худой мужчина, она поблагодарила его и дала ему две серебряные монеты.
— Спокойной ночи, Флора, — сказал он и кивнул Шэнноу. Женщина выпустила его, потом прошла по зале, гася лампы, после чего вернулась к Шэнноу.
— Бейкер уйдет из трактира около полуночи, — сказала она. — Если хотите, посидите тут, подождите.
— Я вам очень благодарен. Но почему вы хотите помочь мне?
— Может, я стареть начала, — сказала Флора, — да только меня воротит от Риддера и его обычаев. Когда‑то он был хорошим человеком, но очерствел из‑за стольких смертей.
— Он убийца?
— Да нет, хотя и убивает. То есть рудник убивает. Риддер добывает серебро для обменных монет. В шестидесяти милях отсюда есть большая река, она в море впадает. И он отправляет на кораблях свое серебро в разные селения в обмен на зерно, железо, соль и оружие — ну, словом, все, что ему ни потребуется. Да только рудник пожирает людей. Прежде Риддер платил рудокопам, но они кто умер, а кто убрался отсюда. Тогда он начал ловить волчецов и отправлять в рудник. Но они под землей долго не живут: заболевают и умирают.
— А что это за волчецы?
— Вы их никогда не видели? Значит, приехали издалека. Они малорослые, сплошь в шерсти, лица вытянуты от ушей, а уши остренькие. Говорят, когда‑то они были совсем, как мы, но я не верю.
— Они живут племенем?
— Племен‑то этих десятки, если не сотни наберется. А внутри племени они разбиваются на небольшие семьи. Вообще‑то от них вреда никакого. Едят кроликов, голубей, индеек, ну и всяких зверушек, каких могут добыть луком или рогаткой. Риддер говорит, что работники они прекрасные, да вот, не жильцы. Понимаете, они послушные и делают все, что им скажут. Но как началась легочная болезнь, Риддер только и думает, где найти рабочие руки. Теперь всякий приезжий попадает в рудник. Он даже посылает стражников рыскать по окрестностям. Иногда в замок въезжают фургоны с целыми семьями, приговоренными к штольням и туннелям. Прежде человек мог отработать два‑три месяца и вернуться домой, но теперь мы таких что‑то не видим.
— Почему ему позволяют так поступать? — спросил Шэнноу. — Селение ведь большое, жителей должно быть не меньше трехсот‑четырехсот.
— Вы, гляжу, плохо людей знаете, а? — сказала Флора. — Тут ведь все благосостояние от Риддера. Мы, кто живет у замка, можем не бояться ни разбойников, ни налетчиков. Живем себе тихо и приятно. У нас есть школа и церковь. Мы хорошо живем.
— Церковь?
— Мы тут люди богобоязненные, — сказала она. — Уж пастырь об этом заботится!
— И как же ваш пастырь смотрит на то, что творит Риддер?
Она усмехнулась.
— Так пастырь‑то — сам Риддер.
— Вы правы, госпожа. Я плохо знаю людей.
— Риддер через каждое второе слово изрекает что‑нибудь из Библии. А чаще всего вот этот стих: «Слуги, повинуйтесь господам своим!»
— Оно и понятно, — отозвался Шэнноу, устремив взгляд на дверь трактира, которая отворилась, пропуская высокого седого человека.
— Это Бейкер? — спросил он.
— Да.
Шэнноу вынул из кармана блестящую обменную монету и положил на стол.
— Примите мою благодарность, госпожа.
— Это слишком много, — возразила она.
— Трудящийся достоин награды за труды свои, — ответил он ей словами Писания.
Флора отперла дверь, он быстро перешел улицу и нагнал лавочника, который немножко нетвердо стоял на ногах.
— Добрый вечер, менхир Бейкер.
Тот обернулся и посмотрел на Шэнноу водянисто‑голубыми глазами.
— Добрый вечер! — Он заморгал и протер глаза. — Я вас знаю?
— Нет, я просто покупатель. Не будете ли вы столь любезны и не откроете ли свою лавку?
— В такой‑то час? Нет, сударь. Возвращайтесь, когда солнышко взойдет.
— Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.
— Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, — сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.
— Да.
— А я‑то думал, Риддер нынче ублаготворен.
— Это почему же?
— Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.
Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.
— Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.
— Не нужно. У меня есть монеты.
Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.
— А вы, надо бы, приятель Риггса, — сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.
— У него есть такой?
— Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.
Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять — молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.
Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду — темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.
«Ты надменна, Руфь, — сказала она себе, отворачиваясь от окна. — Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке — дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».
Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.