На всех углах продавались цветы, и дети играли на блестящих плитах. Внезапно небо потемнело, его заволокли клубящиеся тучи. Солнце стремительно зашло на востоке, а издали на город надвигалась колоссальная темная стена. Шэнноу закричал, но его никто не услышал. Стена приближалась, заслоняя небосвод, и обрушилась на город в раскатах грома. Вода заполнила легкие Шэнноу, он уцепился за косяк, захлебываясь… умирая…
Его глаза открылись, увидели луну над безмолвным городом. Дрожа, он приподнялся на колени, встал, снял флягу с седла и вернулся к Бетику.
— Ты видел? — спросил Бетик. Лицо у него было землисто‑серым, глаза блуждали.
— Приливную волну?
— Да. Море поглотило город. Вот почему тут нет ни дерева, ни железа. И твоя гигантская рыба — ты был прав, ее забросило сюда.
— Да.
— Во имя Ада, Шэнноу, что это за место?
— Не знаю. Каритас говорил, что мир был уничтожен морем. Но ты же сам сказал, куда делось море? Этот город должен был находиться под водой века и века, чтобы все дерево и железо исчезли.
— А знаешь что, Шэнноу, — сказал Бетик, садясь прямо, — если море уничтожило мир, а этот город стоит на суше, так, может, было два Армагеддона?
— Я что‑то не понимаю.
— Падение мира, Шэнноу. Что, если он падал дважды?
— Этого не может быть!
— Ты мне сам рассказывал, что Каритас говорил про Ноев Ковчег; а ты рассказывал мне про потоп, поглотивший всю сушу. И он был до Армагеддона.
Шэнноу отвернулся.
— «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
— Что это?
— Слова Соломона. А чуть дальше он пишет: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».
Бетик усмехнулся, а потом и расхохотался. Мертвый дворец ответил ему эхом.
— Что тебя рассмешило?
— Если я прав, Шэнноу, значит, сейчас мы сидим там, где прежде было дно океана.
— Я все равно не понимаю, что тут смешного.
— Да ты сам! Если море стало сушей, значит, где была суша, теперь море. А потому, Шэнноу, чтобы отыскать Иерусалим, тебе понадобятся жабры.
— Только если ты прав, Бетик.
— Верно. Хотел бы я знать, что это был за город! То есть взгляни на статуи. Наверное, они изображают великих людей. А теперь никто понятия не имеет об их величии.
Шэнноу посмотрел на облитую лунным светом статую, ближайшую к нему. Старик с курчавой белой бородой и высоким выпуклым лбом. Правая рука со свитком прижата к груди. В левой он держит что‑то вроде мраморной скрижали.
— По‑моему, — сказал наконец Шэнноу, — забвение не так уж бы его огорчило. Он весь дышит покоем, мудростью.
— Интересно, кем он был?
— Законодателем. Пророком. Царем. — Шэнноу пожал плечами. — Но в любом случае он был великим человеком: его статуя поставлена выше остальных.
— Его звали Пасиадом, — произнес чей‑то голос.
Шэнноу винтом повернулся вправо, целясь в высокую фигуру, появившуюся в дверном проеме слева. Незнакомец вошел внутрь, держа руки перед собой ладонями вперед. Шесть футов ростом, и кожа черная, как смола.
— Простите, что потревожил вас, — сказал он. — Я увидел ваших лошадей.
— Кто ты, во имя всего святого? — Шэнноу вскочил, продолжая держать незнакомца под прицелом.
— Я человек.
— Но ты черный. Ты приспешник Дьявола?
— Странно, — сказал незнакомец без малейшей обиды в голосе, — как одни и те же предрассудки владеют людскими умами в самых разных обстоятельствах. Нет, мистер Шэнноу, я не приспешник Дьявола.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Руфь связалась со мной и попросила найти вас.
— Вы вооружены?
— Нет. То есть в вашем смысле слова.
— Если вы пришли с миром, прошу у вас прощения, — сказал Шэнноу. — Но на нас охотятся, и я не могу рисковать. Бетик, обыщи его.
Исчадие, опасливо подойдя к незнакомцу, провел ладонями по серой тунике и черным гетрам.
— Оружия на нем нет, — сообщил он, и Шэнноу убрал пистолет в кобуру.
— Я проверю, что там снаружи, — сказал Бетик.
— Если все тихо, собери хвороста для костра, ‑попросил Шэнноу, жестом приглашая незнакомца сесть.
Чернокожий потянулся и сказал с улыбкой:
— Вы осторожны, мистер Шэнноу. Мне это нравится, так как свидетельствует об уме, а он как будто порядочная редкость в этом нашем новом мире.
— Почему Руфь связалась с вами? — спросил Шэнноу, пропуская его слова мимо ушей.
— Мы знакомы немало лет. У нас есть расхождения в теологических вопросах, но в основном мы преследуем одни цели.
— А именно?
— Восстановление справедливого общества, цивилизации, мистер Шэнноу, чтобы все люди могли жить в гармонии и любви, не опасаясь разбойников или исчадий Ада.
— А это возможно?
— Разумеется, нет, но мы должны стремиться к этому.
— Как вас зовут?
— Сэмюель Арчер.
Вернулся Бетик с охапкой хвороста, ворча, что ему пришлось уехать из города, чтобы набрать его. Когда огонь затрещал, разгораясь, Шэнноу спросил чернокожего про статую.
— Я изучаю этот город лет восемнадцать, — сказал Арчер. — Сохранилось немало замечательных записей на золотой фольге. Перевод занял четыре года. Насколько можно понять, старец этот, Пасиад, был дядей царя и астрономом, то есть изучал звезды, и благодаря его трудам люди знали точно, когда надо начинать сеять, чтобы получить наилучший урожай. Кроме того, он открыл неустойчивость Земли, хотя и не понял страшного значения, которое это имело для его мира.
— Он дожил до его конца?
— Понятия не имею. В прочитанном мной его смерть не упоминается.
— А когда погиб город? — спросил Бетик.
— Около восьми тысяч лет назад.
— Так, значит, примерно семь с половиной тысяч лет здесь и правда был океан?
— Да, Бетик. Мир значительно изменился.
— А что это был за город?
— Насколько мне удалось установить, он назывался Балакрис. Один из предположительно тридцати больших городов страны, носившей название Атлантида.
Бетик заснул задолго до полуночи, а Шэнноу с Арчером прогуливались по окаймленным статуями улицам Балакриса.
— Я часто бываю здесь, — сказал Арчер. — В мертвых городах царит такой неизмеримый покой! И часто в моих прогулках ко мне присоединяются призраки былых времен. — Он взглянул на Шэнноу и весело усмехнулся. — Я кажусь вам сумасшедшим?