Первой ей позвонила Дебби Смит из Самерсворта. Мы очень ждем
тебя, — сказала Дебби теплым голосом. Действительно, так оно и было. Одна из
девушек, втроем снимавших одну квартиру, съехала в мае, устроившись работать
секретарем в оптовую фирму. Дебби и Роде трудно было платить за квартиру
вдвоем.
— И мы обе воспитывались в больших семьях, — сказала Дебби.
— Так что плачущие дети нам не в новинку.
Фрэн сказала, что будет готова к переезду к первому июля.
Когда она повесила трубку, она обнаружила, что по щекам у нее текут теплые
слезы.
Слезы облегчения. Если она сможет уехать из этого города,
где она выросла, то с ней будет все в порядке. Подальше от матери и даже от
отца.
Второй звонок был от Джесса. Он звонил из Портленда и
сначала набрал ее домашний номер. К счастью, он попал на Питера, который дал ее
номер в «Харборсайде» без какого бы то ни было комментария.
И тем не менее, первое, что он сказал, было:
— Похоже, у тебя дома напряженная атмосфера, а?
— Ну, слегка, — ответила она неопределенно, не желая
посвящать его в подробности. Это сделало бы их своего рода сообщниками.
— Твоя мать?
— Почему ты так думаешь?
— У нее вид женщины, которая может выйти из себя. Что-то у
нее такое в глазах, Фрэнни. Ее взгляд говорит, что если ты пристрелишь моих
священных коров, то я пристрелю твоих.
Она ничего не ответила.
— Извини, я не хотел тебя обидеть.
— Ты и не обидел, — сказала она. Его определение было,
впрочем, очень точным — поверхностно точным, во всяком случае, но она все еще
пыталась преодолеть удивление, вызванное этим глаголом — «обижать». Странно
было слышать от него это слово. Наверное, существует такое правило, — подумала
она. Когда твой любовник начинает говорить о том, что «обидел» тебя, он больше
уже не твой любовник.
— Фрэнни, предложение по-прежнему остается в силе. Если ты
скажешь да, я смогу достать пару колец и быть здесь после полудня.
«На своем велике», — подумала она и чуть не захихикала.
— Нет, Джесс, — сказала она, преодолев внезапный приступ
веселости.
— Я хочу этого! — сказал он со странным неистовством, словно
увидел, как она борется со смехом.
— Я знаю, — сказала она. — Но я не готова к замужеству. Дело
во мне, Джесс, дело не в тебе.
— Что ты решила насчет ребенка?
— Буду рожать.
— И откажешься от него?
— Пока не решила.
— Ну и что мы будем делать? — спросил он резко. — Не можешь
же ты оставаться в «Харборсайде» все лето. Если тебе нужно жилье, я могу
поискать в Портленде.
— Я нашла себе жилье.
— Где? Или я не должен об этом спрашивать?
— Не должен, — сказала она, не в силах придумать более
дипломатичный ответ.
— Ты свяжешься со мной, когда устроишься на новом месте?
— Да, наверное.
— Если я буду тебе нужен, Фрэнни, ты знаешь, где меня найти.
— Хорошо, Джесс.
— Если тебе понадобятся деньги…
— Да.
— Свяжись со мной. Я не настаиваю, но… Я хочу тебя видеть.
— Хорошо, Джесс.
— До свидания, Фрэн.
— До свидания.
Когда она повесила трубку, у нее возникло ощущение, что
осталась какая-то недоговоренность. Она задумалась. В конце разговора они
впервые не сказали друг другу «Я люблю тебя». Это расстроило ее, и хотя она и
велела себе не обращать внимания, но это не помогло.
Последним, около полудня, позвонил ее отец. Позавчера они
вместе позавтракали, и он сказал ей, что беспокоится о Карле. Всю ночь она
провела в гостиной, сосредоточенно изучая старые генеалогические записи. Около
половины двенадцатого он зашел к ней и спросил, когда она поднимется наверх.
Она ответила, что ей не спится. Она простудилась, — сказал Питер Фрэнни. У нее
насморк. Когда он спросил ее, не выпьет ли она стакан горячего молока, она
вообще ничего не ответила. На следующее утро он обнаружил ее спящей в кресле с
книгой на коленях.
Когда она проснулась, то выглядела лучше и, похоже, немного
пришла в себя, но простуда усилилась. Она воспротивилась его предложению
вызвать доктора Эдмонтона. Потом она поставила себе горчичники на грудь и
сказала, что чувствует улучшение.
Он позвонил как раз в тот момент, когда началась первая
гроза. Пока она разговаривали, ей было видно, как время от времени молния
вонзалась в воду. Каждый раз в трубке при этом раздавался легкий треск, словно
иголка проигрывателя подскакивала на царапине.
— Сегодня она осталась в постели, — сказал Питер. — В конце
концов она согласилась, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее.
— Он уже приходил?
— Только что ушел. Он думает, что у нее грипп.
— О Боже, — сказала Фрэнни, прикрыв глаза. — Это не шутки
для женщины ее возраста.
— Это точно. Он выдержал паузу. — Я рассказал ему все,
Фрэнни. О ребенке, о ссоре с Карлой. Том лечил тебя с младенчества, и он будет
держать язык за зубами. Я хотел знать, могло ли все это стать причиной болезни
Карлы. Он ответил нет. Грипп есть грипп.
— Что еще он говорит?
— Он сказал, что многие в округе больны. Какой-то особенно
мерзкий вирус. Похоже, он пришел с юга. Им уже охвачен весь Нью-Йорк.
— Как она сейчас, папочка?
— Она в кровати, пьет сок и принимает таблетки, которые
прописал Том. Я взял отгул, а завтра с ней придет посидеть миссис Холлидей. Ей
хотелось, чтобы это была именно миссис Холлидей, потому что она собирается
поработать вместе с ней над повесткой июльского собрания Исторического
Общества. Я иногда думаю, что ей хочется умереть в упряжке.
— Как ты думаешь, не будет ли она возражать, если…
— В данный момент будет. Но дай ей время, Фрэн. Все
образуется.
Теперь, четырьмя часами позже, Фрэнни усомнилась в этом.
Может быть, если она откажется от ребенка, никто в городе никогда не разнюхает
об этом. Впрочем, маловероятно. В маленьких городах у людей обычно бывает
удивительно острое обоняние.
Накидывая на себя легкое пальто, она чувствовала, как в ней
начинает зарождаться чувство вины. В последние дни перед ссорой ее мать
выглядела очень измотанной. У нее были мешки под глазами, кожа выглядела
слишком желтой, а седина в волосах стала еще более заметной, несмотря на то,
что она регулярно красилась в парикмахерской. И все же…