При словах «Я никогда не водила мопед» ужас Ларри усилился.
— Да, — сказал он. — Но ты должна будешь ехать медленно.
Очень медленно. Мотоцикл — и даже мопед — не прощает людских ошибок, а я не
смогу показать тебя доктору, если ты покалечишься на дороге.
— Я буду очень осторожна. Мы… Ларри, а ты ехал на мотоцикле
до того, как мы тебя увидели? Иначе ты ведь просто не мог бы добраться сюда из
Нью-Йорка так быстро.
— Я сбросил его в канаву, — сказал он ровно. — Я не мог
ехать в одиночку.
— Ну, ты ведь больше уже не будешь один, — сказала Надин
почти весело. Она повернулась к Джо. — Мы поедем в Вермонт, Джо! Мы увидим
других людей! Разве это не здорово?
Джо зевнул.
Надин сказала, что она слишком взволнована для того, чтобы
спать, но что она полежит с Джо, пока тот не уснет. Ларри поехал на велосипеде
в Оганквит в поисках магазина мотоциклов. Такого в городке не оказалось, но он
вспомнил, что видел подходящий магазин на выезде из Уэллса. Он вернулся, чтобы
сказать об этом Надин, и обнаружил, что она уснула вместе с Джо.
Он лег неподалеку от них, но заснуть не смог. Наконец он
пересек дорогу и по колено в зарослях тимофеевки пошел по направлению к амбару,
на крыше которого была надпись. Тысячи кузнечиков выскакивали у него из-под
ног, и Ларри подумал: «Я их чума. Я их темный человек».
Неподалеку от широко раскрытых дверей амбара он заметил две
пустые банки из-под пепси и засохшую корку от сэндвича. В обычные времена чайки
давно бы уже съели остатки сэндвича, но времена изменились, и чайки, без
сомнения, привыкли к более сытной пище. Он пнул носком корку, а затем одну из
банок.
«Отнесите это в лабораторию криминалистики, сержант Бриггс.
Думаю, наш убийца все-таки совершил ошибку».
«Вы правы, инспектор Андервуд. Будь благословен тот день,
когда Скотленд-Ярд решил направить вас к нам».
«Не стоит, сержант. Это часть моей работы».
Ларри зашел внутрь. Там было темно, жарко. Повсюду сновали
ласточки. Стоял сладкий запах сена. В стойлах не было скота. Владелец, должно
быть, предпочел отпустить его на свободу, сулящую жизнь или смерть от
супергриппа, чтобы не обрекать его не неизбежный голод.
«Отметьте это для коронера, сержант».
«Обязательно, инспектор Андервуд».
Ведущие на сеновал ступеньки были прибиты к одной из опорных
балок. С уже залоснившейся от пота кожей и толком не зная, зачем он это делает,
Ларри полез наверх. В центре сеновала возвышалась более удобная лестница,
ведущая к чердачному окну. Ступеньки были забрызганы белой краской.
«Похоже, еще одна находка, сержант».
«Инспектор, я потрясен — ваши дедуктивные способности могут
сравниться лишь с остротой вашего зрения и длиной детородного органа».
«Не стоит, сержант».
Он поднялся к чердачному окну. Там было еще жарче, и Ларри
подумал о том, что если бы Фрэнсис и Гарольд оставили бы здесь ведро с краской
после окончания работы, то амбар весело сгорел бы дотла еще неделю назад.
Стекла были покрыты пылью и украшены древней паутиной, которая была соткана,
без сомнения, еще в те времена, когда Джеральд Форд был президентом. Одно из
стекол было выбито, и когда Ларри высунулся наружу, ему открылся впечатляющий
вид, похожий на написанную маслом картину в зеленых и золотых тонах, на которой
изображена самая середина лета, купающаяся в послеполуденной дымке. Надпись
Гарольда была видна ему вверх ногами.
Одна лишь мысль о том, чтобы вылезти на эту крышу,
находившуюся на таком расстоянии от земли, заставила перевернуться все его внутренности.
И парню ведь непременно пришлось спустить ноги вниз, чтобы написать имя
девушки.
«Зачем ему это было нужно, сержант? Я думаю, в этом и
заключается вопрос, на который мы должны найти ответ».
«Ну, раз вы так считаете, инспектор Андервуд».
Он спустился вниз по лестнице, внимательно глядя себе под
ноги. Сейчас не самое подходящее время, чтобы ломать ноги. Кое-что внизу
привлекло его внимание, что-то, вырезанное на одной из опорных балок и своей
свежей белизной контрастирующее с окружающим темным колоритом. Он подошел к
балке и внимательно осмотрел вырезанный рисунок. Это было пробитое стрелой
сердце, внутри которого было написано: «Г.Л. любит Ф.Г.»
«Мне кажется, сержант, что парень влюблен».
— Удачи тебе, Гарольд, — сказал Ларри и вышел из амбара.
Магазин в Уэллсе оказался представительством фирмы «Хонда».
Посмотрев на расположение образцов продукции на витрине, Ларри сделал вывод,
что двух мопедов не хватает. Еще более он был горд своей второй находкой —
скомканным фантиком от шоколадной карамели рядом с мусорной корзиной. Было
похоже на то, что кто-то — возможно, изнывающий от любви Гарольд Лаудер — ел
карамель, размышляя о том, какая модель принесет больше счастья ему и его
возлюбленной. Потом он скомкал фантик и запустил его в мусорную корзину. И не
попал.
Надин одобрила его дедуктивные построения, но они
заинтересовали ее в меньшей степени, чем самого Ларри. Она разглядывала
оставшиеся образцы в лихорадочном стремлении поскорее уехать. Джо сидел на
нижней ступеньке у входа в демонстрационный зал, играл на гитаре и довольно
мычал.
— Послушай, — сказал Ларри. — Сейчас пять часов вечера,
Надин. Сегодня ехать уже нет смысла.
— Но еще три часа будет светло! Не можем же мы так и сидеть
на одном месте! Мы можем не догнать их!
— Гарольд Лаудер раз уже оставил свои инструкции с подробным
описанием дорог, по которым они поедут. Если они продолжат свое путешествие, то
весьма вероятно, что он сделает это снова.
— Но…
— Я знаю, что тебе не терпится, — сказал он, кладя руки ей
на плечи. Он почувствовал, как в нем поднимается старое раздражение и заставил
себя подавить его. — Ты ведь никогда раньше не ездила на мопеде.
— Но я умею ездить на велосипеде. И я знаю, как обращаться
со сцеплением. Пожалуйста, Ларри. Если мы не будем терять времени, то разобьем
лагерь на ночь уже в Нью-Хемпшире, а к завтрашнему вечеру проделаем уже
половину пути. Мы…
— Но это не велосипед, черт возьми! — взорвался он, и звуки
гитары позади него внезапно прекратились. Ларри увидел, как Джо оглянулся на
них через плечо. Глаза его сузились, и внезапно стали недоверчивыми.
— Мне больно, — мягко сказала Надин.
Он увидел, что его пальцы глубоко впились в податливую плоть
ее плеч, и его гнев перешел в глухой стыд.
— Извини, — сказал он.