— Как видишь, в полном здравии. Ты тоже?
— Не жалуюсь.
— А что Зибен?
— Спит в палатке.
— Он всегда умел улизнуть от боя, — с натянутой улыбкой сказал Бодасен. — А бой, похоже, будет, если, конечно, не восторжествует здравый смысл. Вы здесь командуете? — спросил он Дельнара.
— Я. Что вам поручено мне передать?
— Сейчас скажу. Завтра мой император проедет через этот перевал. Он сочтет за любезность, если вы уберете своих людей с его пути.
— Мы подумаем, — сказал Дельнар.
— Советую вам подумать как следует. — Бодасен повернул коня. — До свидания, Друсс. Береги себя!
— Ты тоже.
Бодасен пришпорил жеребца и поскакал обратно через ручей и ряды пантиан. Друсс отозвал Дельнара в сторону.
— Нет смысла стоять тут весь день и пялить на них глаза. Вели им оставить позицию и пошли половину в лагерь за топливом и одеялами.
— Думаешь, они сегодня не станут атаковать?
— Нет. Зачем им это? Они знают, что ночью мы подкрепления не получим. Дело вполне терпит до завтра.
Друсс вернулся в лагерь и зашел к Зибену. Поэт спал. Друсс сел, глядя на его постаревшее лицо, и вдруг непривычным для себя движением погладил лысеющую голову. Зибен открыл глаза.
— А, это ты. Что там за шум?
— Вентрийцы надули нас и теперь стоят по ту сторону горы. Зибен выругался, и Друсс хмыкнул.
— Ты знай лежи, поэт, — я расскажу тебе обо всем, когда мы погоним их прочь.
— Бессмертные тоже тут?
— Само собой.
— Превосходно. Как раз та приятная маленькая прогулка, которую ты мне обещал. Несколько речей, говорил ты. А на деле что? Опять война.
— Я видел Бодасена. Вид у него бодрый.
— Превосходно. Быть может, когда он убьет нас, мы выпьем вместе и поболтаем о старых временах.
— Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, поэт. Отдохни, а потом я попрошу ребят снести тебя на перевал. Ты ведь не хотел бы пропустить такой случай, а?
— А не могли бы они отнести меня назад в Скодию?
— Это после, — усмехнулся Друсс. — Ну все, мне пора. Он поднялся в гору и сел на камень в устье перевала, пристально глядя на вражеский лагерь.
— О чем ты думаешь? — спросил Дельнар, подойдя к Друссу.
— Мне вспомнились слова одного моего старого друга.
— Что же это за слова?
— Если хочешь победить — наступай!
Бодасен спешился и опустился на колени перед императором, коснувшись лбом земли. Проделав это, он встал. На Расстоянии император казался таким же, как прежде: могучим, чернобородым и зорким, но он не терпел больше, чтобы на него смотрели вблизи. Его волосы и борода отливали нездоровым глянцем темной краски, подмазанное лицо казалось неестественно ярким, а глаза видели измену в каждой тени. Его приближенные, даже такие, как Бодасен, служившие ему несколько десятков лет, знали, что в лицо ему смотреть нельзя, и обращали свои речи к золотому грифону на его панцире. Никому не разрешалось приближаться к нему с оружием, и он уже много лет никому не давал аудиенций. Он всегда носил доспехи — будто бы даже когда спал. Рабы пробовали все его кушанья, и он не снимал перчаток из мягкой кожи, опасаясь, как бы яд не нанесли на его золотые кубки
Бодасен, ожидая разрешения заговорить, бросил быстрый взгляд на лицо императора. Горбен был мрачен.
— Это в самом деле Друсс? — спросил он.
— Да, государь
— Даже он теперь против меня.
— Он дренай, государь.
— Ты возражаешь мне, Бодасен?
— Нет, государь, конечно, нет.
— Это хорошо. Я хочу, чтобы Друсса привели ко мне на суд. Такую измену следует карать без промедления. Ты понял меня?
— Да, государь.
— Дренаи уступят нам дорогу?
— Думаю, что нет, государь. Но расчистить ее будет недолго, даже если Друсс с ними. Может быть, приказать людям разойтись и разбить лагерь?
— Нет. Пусть постоят еще немного в строю. Пусть дренаи видят их силу и мощь.
— Да, государь. — И Бодасен попятился прочь.
— Ты все еще предан мне? — спросил вдруг Горбен.
— Как всегда, государь, — ответил Бодасен. Внезапно у него пересохло в горле.
— Но Друсс был твоим другом.
— Это правда, государь, но я не поколеблюсь привести его к вам в цепях. Если же он будет убит, я представлю вам его голову.
Император кивнул и обратил свой раскрашенный лик к перевалу.
— Я хочу, чтобы в живых не осталось никого, — прошептал он.
Дренаи строились в ряды в холодной предрассветной дымке, каждый с круглым щитом и коротким мечом. Сабель не брали, ибо в тесном строю длинный рубящий клинок столь же опасен для друга, как и для врага В беспокойстве люди то и дело поправляли застежки панцирей или вдруг обнаруживали, что бронзовые поножи затянуты слишком туго или слишком свободно. Плащи снимали и укладывали плотными красными свертками позади строя. И Друсс, и Дельнар знали, что в это время мужество солдата подвергается величайшему испытанию. Горбен может предпринять что угодно. Кости бросает он. Дренаям остается только ждать.
— По-твоему, они атакуют, как только взойдет солнце? — спросил Дельнар.
Друсс покачал головой.
— Нет, едва ли. Он промедлит еще с час, чтобы нагнать на нас страху. Но с ним опять-таки ничего нельзя предсказать заранее.
Двести человек в передней шеренге испытывали сходные чувства, но с разной силой. Гордость за то, что их отличили, и страх, что они умрут первыми. Одни сожалели о том, что не писали домой неделями, другие — что покинули друзей и родных с недобрыми словами. Много о чем думали они в эти минуты.
Друсс занял место в середине шеренги, между Диагорасом и Сертаком.
— Расступитесь немного, — сказал он им. — Мне нужно место для размаха.
Шеренга раздалась, и Друсс расправил плечи, дав волю мускулам рук и спины. Небо светлело, и он выругался. Мало того, что защитники в меньшинстве, так еще солнце будет светить им в глаза.
За ручьем чернокожие пантиане точили свои копья. Среди них не чувствовалось страха. Белых мало, думали воины, и скоро они побегут, как антилопы от пожара в саванне. Горбен подождал, пока солнце взойдет над горами, и лишь тогда отдал приказ наступать.
Пантиане вскочили на ноги, испустив полный ненависти вопль, и крик пронесся над перевалом, захлестывая защитников.
— Слушайте! — проревел Друсс. — В этом крике слышится не сила, а ужас!