Крепость - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Кантор

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода — два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени.

«Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. <…>С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека — в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях. А в общем основные темы просты и жутковаты: любовь, насилие, смерть», — так анонсировало этот роман издательство имени Сабашниковых в 1992 г.

К сожалению, по независящим от автора и издательства обстоятельствам, роман так и не вышел в те годы. Первая его публикация состоялась в 1996 г. в журнале «Октябрь» (очень сокращенный журнальный вариант). Эта публикация, однако, обратила на себя внимание критики, роман был номинирован на премию Букера. В 2004 г. расширенный (хотя по-прежнему неполный) вариант романа отдельным изданием вышел в издательстве РОССПЭН, имел рецензии, хотя, как кажется, публику могло смущать, что художественный текст был опубликован в сугубо научном издательстве (серия «Письмена времени»), где место отводится не собственно прозе, а дневникам, мемуарам etc. Тем самым «Крепость» (как писала критика) стала в восприятии публики прежде всего «документом эпохи», а ее художественное начало поневоле отошло на второй план.

Предлагая вниманию читателя новое издание «Крепости» в авторском, полном варианте, наше издательство уверено, что роман будет прочитан людьми, сохранившими вкус к высокой трагедийно-философской прозе.

Прозвенел звонок, в вестибюле и на первом этаже дребезжащий, громкий; оглушающий даже, а наверху, в старших классах, еле слышный. Но ученик проходящие сорок пять минут не по часам, а телом за десять лет научается отмерять. Поэтому только донеслась первая звоночная трель, все кинулись укладывать тетрадки и учебники в портфели, и защелкали колпачки, надеваясь на авторучки. А боксер-перворазрядник Юра Желватов, с розовыми губами (на нижней белел маленький шрам), с постоянной наглой улыбкой, смотревший всегда поверх учителей, приподнялся, потянулся и зевнул, не прикрывая рта.

«Должен бы взъерепениться», — подумал Петя о литераторе. Но тот смолчал, лишь иронически скосил глаза на зевавшего. Он вообще многое прощал Желватову, считая его представителем простого народа. «Как учит нас русская классика, — повторял часто литератор, — даже согрешив, русский народ не примет своего греха за идеал и правду. Зато образованный интеллигент не сочтет свой проступок проступком и всегда найдет себе оправдание». Образованным он считал Петю, поэтому относился к нему не очень-то приязненно.

Петя чувствовал к Юрке странное любопытство, хотя избегал всяких возможностей приятельства. И дело не только в том, что Желватов год или два назад пытался ухаживать за Лизой, даже в кино пару раз приглашал, но потом отвалил: слишком высокомерно держала себя с ним Лиза. К Пете Желватов относился снисходительно, почти добродушно, мучительно напоминая ему Валерку, парня из пионерлагеря, который на общем однодневном походе попал в группу с Петей (правда, Петя тогда был первоклассником, а Валерке уже лет четырнадцать стукнуло). Пока шли широкой лесной дорогой, разбились на пары, группки, компании. Петя держался поближе к пионервожатой. Их догнали двое ребят из старшего отряда. Валерка сразу же обратил внимание на Петины глаза — карие, страдальческие, с выражением мировой скорби и робости, — которые уже тогда нравились девочкам. И, заигрывая с их красивой пионервожатой, Валерка все шутил со своим приятелем Славиком, указывая на беспомощного первачка, тащившегося рядом: «Армяшка?» — «Жопа деревяшка», — отвечал приятель. «Грузин?» — спрашивал, улыбаясь, шутник. «Жопа резин», — следовал отклик. «А может, жид?» — «По веревочке бежит». При этом Петя не ощущал враждебности в их голосе, напротив, даже какое-то дружелюбие. И, как сейчас вспоминал с содроганием, он в ответ расплывался в неосмысленной улыбке. «Слушай, еврейчик, — смеялся Валерка, — ты бы ехал в свое еврейство, а иначе тебя кастрировать придется. Чего ты тут, в русском пионерлагере, делаешь?» Они не знали, Петя это различал в их интонации, доподлинно его происхождения, просто веселились. А он не понимал смысла их угроз, об одном догадываясь: ребята эти не видели разницы между сказанным и сделанным. Но тогда ему казалось, что случись что-нибудь, Валерка бы не дал его в обиду.

Да и потом, после этого похода, относился он к Пете незло и даже покровительственно, играл, например, с ним в шахматы, о книжках беседовал. Возможно, Петя и не запомнил бы Валерку, если бы не увезла того милиция прямо из пионерлагеря за «попытку ограбления с покушением на убийство» учительницы из соседней с лагерем деревни. На общей линейке Валерку исключали из пионеров, начальник лагеря нервничал, говорил, что такие, как Валерка, — выродки и ублюдки, что они держат свои бандитские дела в темноте и в тайне и потому они у них получаются, а дневного света боятся, потому что каждый бы остановил их, схватив за руку. Он как будто не знал, что ограбление и удар гирькой по голове были не ради денег, а на спор, и весь лагерь гадал, сделает или не сделает, или только хвастает.

Петя запомнил Валерку, и поэтому при каждом дружеском жесте Юрки Желватова отступал, прячась в непонимание, в книги, в свою физику и математику, изображая человека не от мира сего. Да и, в самом деле, чуждо было ему — курить, сквернословить, ходить куда-то компаниями по вечерам. Не умел он этого. Как не умел и не хотел заниматься комсомольской работой, не метил и в спортсмены, будучи физически незакаленным и нетренированным, довольствуясь своим превосходством в учебе, думая про себя, что он, единственный из всех, на самом важном и правильном пути.