Ее разбудила вспышка света, в этот раз не пурпурная, а
ослепительно белая. Сразу за ней последовал гром — не рокот, а грохот.
Рози подпрыгнула на кровати, хватая ртом воздух, обеими
руками прижимая одеяло к себе. В свете очередной вспышки она увидела кухонный
стол, шкафчик, маленький диван, на котором могли бы поместиться только двое
влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, открытую дверь в крошечную ванную
комнатку, сдвинутую в сторону полупрозрачную душевую занавеску с ромашками.
Вспышка оказалась настолько яркой, а ее глаза— непривычными к ней, что в
течение некоторого времени она продолжала видеть окружающие предметы и после
того, как комната опять погрузилась в темноту, только в противоположных тонах,
как на негативе. Она поняла, что все еще различает детский плач, хотя сверчки
умолкли. И подул ветер. Рози не только слышала его, но и чувствовала. Он
шевелил волосы у нее на висках, шелестел упавшими на пол страницами. Она
оставила текст нового романа на столе, и порыв ветра сбросил листы, разметав по
всему полу.
«Это не сон», — подумала она, опуская ноги с кровати. При
этом она бросила взгляд в сторону окна, и у нее перехватило дыхание. То ли окно
исчезло, то ли вся стена превратилась в окно.
Что бы там ни произошло, открывшийся из окна вид теперь даже
отдаленно не напоминал Трентон-стрит или Брайант-парк; Рози увидела женщину в
мареновом хитоне, стоящую на вершине заросшего густой высокой травой холма,
смотрящую вниз на развалины храма. Но сейчас кайма короткого одеяния женщины,
прибитая ветром к ее стройным длинным бедрам, трепетала под его порывами; Рози
увидела, как развеваются, словно водоросли в сильном течении, выбившиеся из
косы светлые волосы, как по небу, толкаясь и обгоняя друг друга, мчатся
пурпурно-черные грозовые тучи. Теперь Рози заметила, как шевелится голова
тощего пони, пасущегося совсем рядом.
И если это окно, то оно распахнуто. Она увидела, как пони
просунул морду в ее комнату, обнюхал половицы, решил, что они не представляют
никакого интереса, повернулся и снова принялся щипать траву на своей стороне.
Опять сверкнула молния, опять ударил гром. Опять по комнате
промчался порыв ветра, и до Рози донесся шелест страниц, кружащихся на полу в
кухонной нише. Она поднялась с кровати и медленно подошла к картине, которая
теперь занимала всю стену от пола до потолка, от левого края до правого. Ветер
прижал ночную рубашку к телу, подхватил волосы, и она почувствовала сладкий
аромат приближающегося дождя.
«Скоро начнется, — подумала она. — И я промокну. Мы все
промокнем, я так полагаю».
«РОЗИ, ЧТО ТЫ СЕБЕ ДУМАЕШЬ? — вопила
Практичность-Благоразумие. — РАДИ БОГА, ЧТО ТЫ ДЕ…»
Рози прихлопнула голос крышкой — в тот момент ей казалось,
что она наслушалась его до конца своих дней, — и остановилась у самой стены,
которая теперь стала и не стеной вовсе. Прямо перед ней, не далее чем в пяти
футах, стояла светловолосая женщина в мареновом хитоне. Она не повернулась, но
Рози видела слабые движения поднятой руки, видела, как вздымается и опадает в
ритм дыхания левая грудь женщины, едва заметная на картине. Рози сделала
глубокий вдох и шагнула в картину.
4
На той стороне оказалось по меньшей мере на десять градусов
холоднее, и высокая трава защекотала ее лодыжки и икры. На мгновение ей
показалось, что она слышит отдаленный слабый плач ребенка, но затем он затих.
Рози оглянулась, ожидая увидеть за спиной свою комнату, однако та тоже исчезла.
В том месте, откуда она попала в новый мир, в землю вцепилось корнями старое
оливковое дерево с искривленными ветвями. Под ним стоял мольберт художника, на
стульчике перед мольбертом лежала открытая коробка с палитрами, красками и
кистями.
Полотно на мольберте имело те же размеры, что и картина,
купленная ею в ломбарде «Либерти-Сити». Оно изображало ее комнату на
Трентон-стрит, если смотреть на нее со стены, на которую она повесила
«Мареновую Розу». В центре комнаты, лицом к двери, выходящей в коридор, стояла
женщина, явно сама Рози. Поза ее слегка отличалась от позы женщины в мареновом
хитоне, находившейся на вершине холма— например, руки изображенной на полотне
Рози были опущены, — однако сходство показалось ей достаточно заметным, чтобы
вызвать глухой страх. Кроме того, в картине имелись и другие пугающие детали:
женщина была в синих брюках и розовой безрукавке. Именно так собиралась одеться
Рози для субботней поездки с Биллом. «Придется подыскать что-нибудь другое», —
подумала она, словно, сменив одежду в будущем, могла изменить то, что ей
виделось в настоящем.
Что-то влажное прикоснулось к ее локтю, и Рози испуганно
вскрикнула. Повернувшись, она увидела пони, извиняюще глядевшего на нее
коричневыми глазами. Над головой прогремел гром.
Рядом с маленькой тележкой, в которую был запряжен пони,
стояла женщина в длинном, чуть ли не до пят, красном, похожем на халат,
одеянии, состоявшем, казалось, из множества слоев. Сквозь уложенную искусными
складками легкую, полупрозрачную ткань просвечивала кожа цвета кофе с молоком.
На небе блеснула молния, и Рози заметила то, что уже видела на картине вскоре
после того, как Билл привез ее домой из «Попе Китчена»; лежащую на траве тень
от тележки и растущую над ней тень женщины.
— Да не вздрагивай ты, Боже мой, — произнесла женщина в
красном одеянии. — Кого-кого, а Радамантуса тебе нужно опасаться меньше всего.
Его зубы страшны только для травы. Он просто принюхивается к тебе, вот и все.
Рози ощутила огромное, переполняющее душу облегчение,
сообразив, что перед ней женщина, которую Норман называл (с язвительной
интонацией) не иначе, как «эта черномазая сучка». К Рози обращалась Уэнди
Ярроу, но Уэнди Ярроу мертва; значит, все происходящее — не более чем сон.
Каким бы реальным он ни казался, какими бы реальными ни представлялись ей
мелкие детали (например, она вытерла крошечную капельку слюны у локтя,
оставшуюся от прикосновения морды пони), все это сон.
«Конечно, что же еще, — сказала она себе. — Разве на самом
деле можно пройти в картину?»
Но разумные доводы не произвели должного эффекта. Между тем
мысль о том, что у тележки стоит давным-давно погибшая Уэнди Ярроу
подействовала гораздо сильнее.
Очередной порыв ветра опять донес до нее плач ребенка. Рози
вдруг заметила новую подробность; на тележке стояла сплетенная из тростника
большая прямоугольная корзина, ручку и углы которой украшали полоски шелковой
ленты. Над краем корзины свисала кромка розового одеяла явно ручной работы.
— Рози.
Низкий, сладостно чувственный голос. Тем не менее от его
звука по спине Рози пробежали мурашки. Что-то с ним было не в порядке, но
неправильность голоса заметила бы только другая женщина — любой мужчина, услышав
его, тут же подумал бы о сексе и позабыл обо всем остальном. Однако голос
звучал очень неправильно. Плохо.
— Рози, — снова услышала она свое имя и неожиданно поняла;
голос только пытался походить на человеческий. Пытался вспомнить, как должен
говорить человек.