Остались одни. Единственный вид людей на земле - читать онлайн книгу. Автор: Крис Стрингер cтр.№ 66

Сходным образом Петтит рассортировал по категориям и древние практики погребений: от болезненного интереса (интерес к умершим известен и у шимпанзе) до могильников (перенесение мертвых в специальные места) и полноценных похорон в особых местах с церемониями или в сопровождении символических объектов. Он также связал эти подразделения с данбаровскими уровнями отслеживания хода мыслей. В этой системе простейший уровень, отражающий намеренность действий (свойственный, по-видимому, и человекообразным обезьянам, и ранним гомининам), мог быть примерно таким: я верю, что ты умер. За ним появилось “я сочувствую тебе, что ты умер” (эта идея, вероятно, присутствовала у ранних Homo); потом “я знаю, что тебя нужно отнести в особое место” (это уже гейдельбергские люди и неандертальцы). И наконец, “тебя нужно снарядить вот таким образом, отнести вот в то место, потому что ты при жизни был тем-то и тем-то, таковы правила нашего общества” (поздние современные люди и, возможно, часть неандертальцев). Очень может быть, что у ранних людей, таких как гейдельбержцы, уже существовали кое-какие практики манипуляций со своими мертвыми, а неандертальцы уже точно хоронили усопших, в основном простейшим образом, но в некоторых случаях, возможно, весьма замысловато. И только современные люди довели практики обращения с умершими до самого сложного уровня.

Удивительно, что в Африке нам известно очень мало примеров человеческих захоронений среднего каменного века, а самые лучшие, классические, захоронения этого времени найдены в Израиле, и они датируются 100 тысячами лет. У поздних неандертальцев, напротив, погребения известны по всей Евразии, но у современных людей того времени погребений как раз не найдено, у них погребальный обряд появляется примерно 40 тысяч лет назад в Северной Африке, на Ближнем Востоке и затем в Европе. Можно с уверенностью предположить, что у ранних современных людей существовали какие-то другие методы обращения с мертвыми, не схожие с погребением. Ведь и сегодня такие методы встречаются: умерших оставляют на поверхности земли, или на возвышениях, или на деревьях, или сжигают на ритуальном огне. У ориньякцев, представителей ранних современных людей, по всей видимости, погребений не было: археологи от них находят лишь отдельные зубы, часто просверленные, а вовсе не целые погребения. Отсюда можно допустить, что они предпочитали носить какие-то элементы останков своих предков или врагов с собой, а не хоронить их.

Таким образом, символизм видится частью нашего африканского наследия, хотя распознать его по археологическим находкам совсем не просто. А что можно сказать про язык, который, как полагают, развивался вместе с символизмом? Как мы обсуждали в главе 5, на эту тему существует множество теорий, и еще со времен Дарвина происхождение языка вызывает горячие споры. Не случайно в 1866 году почтенное Парижское лингвистическое общество изменило свой устав, запретив любые дискуссии по поводу происхождения языка. Всем известно, что у маленьких детей мощная врожденная способность воспринимать и использовать язык и они с легкостью усваивают любой язык или даже языки из той среды, где живут.

Во время своих путешествий Дарвин заметил, что между типом общества и сложностью языка нет никакой связи. Например, лингвисты считают английский одним из самых простых для изучения языков (для тех, кому он не родной) по сравнению с целым букетом других языков от хопи до черкесского (на Северном Кавказе) и от кивуньо (Танзания) до арабского. Дарвин придерживался гипотезы становления языка через способность к имитации, он проводил параллель между человеческой речью и птичьим пением. Для объяснения первых этапов такой имитации предлагались разные гипотезы: и подражание голосам животных, звукам природы (ветра или грома), и спонтанные вскрики, скажем, боли или удивления, – и все имитации со временем должны были наполняться новым смыслом. Отдельный ряд гипотез строится на предположении, что язык сформировался в результате специфических социальных запросов – избегание опасностей, успешная совместная охота – или, как полагали Лесли Айелло и Робин Данбар, чтобы взять на себя социальную функцию груминга в условиях разрастания групп. Кроме того, как мы видели, разработаны модели, постулирующие внезапное и случайное зарождение сложного языка за счет генетических изменений, которые счастливым образом усовершенствовали нейронные связи в мозге.

С моей точки зрения, простой язык уже должен был быть у ранних человеческих видов, что следует из сложного поведения людей из Боксгроува и Шёнингена в Европе, из Каптурина в Кении. Так что неандертальцы должны были унаследовать эту способность, достроив под свои нужды предковый язык или языки. Но лишь ранние современные люди в Африке с их многообразно меняющейся социальной структурой выработали тот высокоорганизованный язык, каким мы пользуемся сегодня. Он был нужен им для передачи информации с нетривиальными и тонкими смысловыми оттенками. Употребив слово “нужен”, я, естественно, не имею в виду, что они его создали, когда в том возникла нужда. Это получилось по мере накопления полезных и удобных усовершенствований в человеческом поведении и коммуникации; у человека этот процесс мог идти и за счет полового отбора, и за счет отбора культурного, благоприятствуя тем, кто лучше передает информацию. Ведь наша речь не просто сообщает о событиях здесь и сейчас, как это, вероятно, было на ранних этапах. Мы можем говорить о прошлом и будущем, об абстрактных вещах, о чувствах и отношениях, о мысленных мирах, которые рождаются у нас в голове. Мы, люди, самые главные собиратели и хранители слов, мы накапливаем богатый словарный запас и с его помощью можем описывать реальные и виртуальные миры, которые сами и населяем.

В завершение разговора о языке нужно заметить, что эффективность мыслительной деятельности возрастала вслед за богатством выражения (мы уже это отмечали, разбирая работу мозга). И если сложный язык зародился у африканских групп, то вот нам вопросы для раздумий: сколько было этих языков? А может, был только один протоязык, от которого потом произошли все остальные? Лично мне ближе идея единства происхождения, которая предполагает, что мы теоретически можем, двигаясь назад от современных языков, вывести некоторые элементы той протоосновы. Были даже кое-какие лингвистические работы с реконструкциями набора таких гипотетических слов, для некоторых из них даже предлагались варианты использования. Но на этом поле, поле глоттогонии (от греч. “происхождение языка”), полном противоречий и неувязок, слишком много непримиримых противников. И несмотря на многообещающее исследование психолога Квентина Аткинсона, это на сегодняшний день не та область, где можно делать сколько-нибудь надежные выводы. Но я все же позволю себе несколько комментариев относительно гипотезы единого происхождения языков (моногенеза) – о генетических, ископаемых и поведенческих данных на эту тему.

Как мы видели в главе 1, внезапный расцвет обществ верхнего палеолита со всеми инновациями склонил многих ученых прошлого столетия к мысли, что человек стал по-настоящему современным только в верхнем палеолите, поскольку именно к этому времени относятся свидетельства его быстрого и бурного расцвета. В полной мере революция проявила себя в пещерном искусстве Франции, тогда как в среднем палеолите в Африке и на Ближнем Востоке шли ее репетиции. Но потом такая евроцентрическая позиция с первыми “современными” людьми-кроманьонцами была в основном отвергнута. Правда, нельзя отрицать, что в Европе в верхнем палеолите нечто существенное все же происходило. Предположим, что передовой линией палеолитических инноваций была Африка периода старше 40 тысяч лет, но почему именно она, а не Европа, какие у нас основания так предполагать? Как отметил антрополог Роб Фоули, Африка имеет колоссальную территорию (туда легко помещаются Китай, Индия и Европа, вместе взятые), для ранних людей было очень удобно иметь легкодоступные тропики, чего не скажешь про другие части человеческого ареала. За пределами Африки то и дело происходили быстрые климатические сдвиги, которые обрывали долговременный процесс адаптации местного населения к окружающим условиям.