В лес я пока так и не сунулась. Хотя он интересный. И эти самые ногатики – хотя мне больше нравится, когда их псевдодубами называют… В общем, они страшные только издали. А так – у них кора шершавая такая, вся в трещинках, и листья смешные: длинные и по краям волнистенько так вырезаны.
Да, к опушке – так край Леса называется, смешное слово такое, «о-пуш-ка» – я подходила несколько раз, с дробовиком: Тим меня стрелять учил. Но в глубину я ни за что не пошла бы. Особенно после того, как день на пятый нашего там пребывания до нас ещё одна компания добралась. Верхом. Рейнджеры местные. Они потом сказали, что у них отпуск типа. Четверо целых и трое раненых. Ну, их быстренько в регенератор отправили, а я подумала: как всё-таки хорошо, что мы на флаере полетели! Хотя лошади – это здорово, и я ребятам помогала их обихаживать. Это так интересно: техобслуживание коня! Надо почистить, проверить шкурку, копыта… Тим смеётся: ты, говорит, всему на свете хочешь научиться, что ли? А если и так, разве это плохо?
А потом у нас ещё двое рейнджеров появились. Только лошадки у них другие были: маленькие и мохнатые. А сами всадники оказались вовсе даже не людьми, а местными аборигенами – хатонами. Говорят, что сначала их шатонами
[4] назвали, но они сами это слово на «хатон» переделали.
Я на них поначалу пялилась просто неприлично. Они такие… удивительные. Похожие на людей, в том плане, что линейные гуманоиды, но пропорции немного другие: руки-ноги подлиннее, тело покороче. Лица вроде как человеческие, только треугольные, пушком коротеньким покрыты, глаза большие, а носы маленькие и курносые, пипками, но очень подвижные. Кисти – руколапки какие-то, пальцы короткие, толстые, но управляются хатоны ими очень ловко. А мизинец вообще отставлен так же, как большой, чтобы, значит, за ветки удобнее хвататься было. На головах не то волосы, не то шерсть длинная, не поймёшь, потому что всё это в мелкие косички с яркими шнурками заплетено, почти как у меня. Ушки круглые, мохнатые, торчком, и по наружному краю много-много колечек металлических вдето. Некоторые просто так, некоторые – с бусинками цветными. Я потом узнала, бусинки – это знаки рода и статуса. Так у них, оказывается, кучу подробностей передать можно. Хатоны рассказывали, что для них человеческие серьги странно выглядят: дырок в ушах у людей мало, зато серёжки крупные и яркие. Непонятно. Одежда у этих ребят тусклая, обычные куртки и штаны, но на шеях много ожерелий и подвесок. Тут они меня перещеголяли, хотя, как я поняла, с их точки зрения я как раз очень правильно выгляжу. Они мне даже сами об этом потом сказали.
Хатоны о чём-то с рейнджерами поговорили, потом в центре связи застряли, а потом вдруг к нам направились. Мы с Тимом как раз наплавались и на пляже отдыхали. Я удивилась, а Тим заулыбался и навстречу им пошёл. Оказывается, с одним из них он знаком был. С тем, что вроде как постарше и помассивнее. Он так церемонно мне поклонился:
– Позвольте представиться. Вил, профессор физических наук, по совместительству рейнджер. А это мой брат, Мак, он доктор, в смысле медик.
Говорил он ясно и чётко, хотя временами то посвистывание, то урчание в речи слышалось. А может, мне это казалось только. Я аж растерялась, но отвечаю:
– Инге… Пилот.
И как-то так мы хорошо с ними разговорились… Оказывается, этих двоих вызвали, потому что зверьё, которое напало на первую группу рейнджеров, в этих местах обычно не водится. Вот местные и приехали разобраться, что солги здесь забыли. Они мне и гало этих самых солгов показали. Страшные твари, сами по себе небольшие, но умные и в стаи собираются. У них шесть лап, но это, я так поняла, на Теллуре вообще часто встречается. Передние почти как руки, солги могут по деревьям лазать. Ну и морды зубастые, вытянутые такие. Жуть, в общем. – Они ночью нападают, а эти олухи, наверное, решили, что раз они вышли из Леса к реке, то караулы ставить не надо и можно только за небом следить. А может, на радары понадеялись. А этого Вайд не прощает.
Вот это меня удивило.
– Так они же рейнджеры, – говорю, – должны разбираться!
Вил косичками своими мотнул, нос сморщил:
– Не разбирались бы, вообще бы из Леса не вышли.
– А Вайд – это кто? Или что?
– Вайд – это наше божество. Покровитель хищников и охотников. Если идёшь с ружьём на охоту, Вайд на стороне зверя. Если с копьём или луком, на твоей. Вайд любит, чтобы всё честно было. Мы его ещё как олицетворение справедливости почитаем. Ну и дураков он не любит.
А я возьми и ответь:
– Дураков любит только мэтр Каррефур – их обманывать легко.
Ну и дальше мы часа два про лоа разговаривали. Я про своих рассказывала, Вил и Мак – про своих. У них тут их много, но Вайд, я так поняла, главный. Оно и понятно, такие леса!.. Мак всё больше про Айру рассказывал, сестру Вайда, богиню врачевания. А потом и говорит:
– Вы, бесшёрстные, совсем забыли это искусство. Был бы я с этими охламонами, эти трое сами дошли бы, на своих двоих.
Ну и конечно я не могла не спросить, почему это он считает, что «бесшёрстные» забыли искусство врачевания. Вроде же у нас с медициной всё в порядке? И вот тут он меня огорошил:
– У вас не с медициной всё в порядке, а с аптечками, регенераторами, нанороботами и так далее. А вы, Инге возьмите нож и вырежьте аппендицит. Или с помощью иглы, нитки и всё того же ножа остановите артериальное кровотечение. Вот это медицина. А прочитать инструкцию и нажать нужную кнопку для диагностики, а потом подключить регенератор любой сможет.
Я на это только рот открыла. А Мак дальше говорит:
– Ведь кто такой врач? Это жрец. Просто его камлание гораздо сложнее, чем молитва какому-нибудь божеству. Но и получить он хочет не обещание благоденствия, а жизнь. Конкретную жизнь. Потому и обряды медика в сотни и тысячи раз сложнее, чем у обычных служителей какого-нибудь бога радости. Потому что жизнь много сложнее радости. А те, кто тыкается в клавиши, это не жрецы, это так, служки, – он фыркнул. – Понимаете, Инге, я умею пользоваться аптечкой или регенератором, но если я не могу руками зашить рану, вырезать стрелу, извлечь пулю или провести полостную операцию, я не врач. Вил умеет пользоваться компьютерами, может управлять ядерной реакцией и много чего ещё. Но если он не знает арифметики и не может посчитать всё при помощи карандаша, то какой он физик?
Вот мне как-то ничего подобного в голову не приходило. Ведь если так рассуждать, выходит, если я не умею без таблиц прыжок рассчитать, то я и не пилот? Но сколько же времени я ручками на бумаге всё это вычислять-то буду? При том, что считаю я, конечно, лучше, чем пишу, но не намного. День? Неделю? Бред! А с другой стороны, в чём-то он прав. Неприятно прав. Ведь случись что, а аптечки под рукой нет – и что я буду делать? Лечить-то с помочью силы Смерти я пока не могу. Нет, вру, один раз у меня получилось – когда я парню из Пси- корпуса сердце снова запустила. Но я ведь понятия не имею, как это сделала! Так что тот раз не считается, наверное. Да, и Мали с Моник я умереть не дала, но не примчались бы парамедики, и что бы я делала? То-то и оно… И не успела я опомниться, как брякнула: