Судя по краткости и сухости, с которыми Троцкий сообщал об этом в своих мемуарах, книга особого впечатления на него не произвела
[149]. Это был весьма скучный, полный заимствованных таблиц и статистических исчислений трактат, по существу дела повторявший многочисленные исследования о развитии товарно-денежных отношений в российском городе и российской деревне. Существенным отличием ленинского труда были едкие ремарки, порой сменявшиеся грубыми ругательствами.
Однажды в начале 20-х гг. Троцкий пригласил Истмена вместе с ним посетить здание московской пересыльной тюрьмы, показал мрачную цементную камеру в Пугачёвской башне, в которой он содержался почти за четверть века до этого, и двор, где заключённые играли в лапту. Он не преминул рассказать Истмену, что как-то во время игры появился некий тюремный начальник. Лев его не заметил, и тот накинулся на Бронштейна с криком, требуя, чтобы Лев снял шапку. «Не кричите на меня, я не ваш солдат», — ответил Троцкий и был тотчас отправлен в карцер на хлеб и воду
[150].
Более существенным событием, произошедшим в московской пересыльной тюрьме, была женитьба Льва Бронштейна на Александре Соколовской. Молодые люди хотели вступить в брак ещё во время пребывания в Одесской тюрьме. Но тогда в связи с возрастом на вступление Льва в брак было необходимо согласие отца. Давид же категорически отказался дать разрешение. Он наивно полагал, что во всех бедах сына виновата Александра — старшая по возрасту девица лёгкого поведения, совратившая сына и поведшая Льва по пагубному пути.
Давид тщетно надеялся, что, отказав в благословении на брак, он спасёт сына. Отец послал даже телеграмму министру юстиции, чтобы тот случайно не разрешил вступление в брак без его согласия
[151]. Зив вспоминает: «Лёва рвал и метал и боролся со всей энергией и упорством, на какие он был способен. Но старик был не менее упорен и, имея преимущество — пребывание по ту сторону ограды, остался непобеждённым»
[152]. Пришлось отложить дело и ожидать необходимого взрослого брачного возраста.
Сохранились нежные письма, которыми обменивались молодые люди, находя возможность переправлять их из одной камеры в другую. В одном из них (17 ноября 1898 г.) Лев сообщал, что он порвал со своими родителями и отказался от их материальной помощи, что у него было свидание с отцом Александры, который был даже доволен этим разрывом. Он считал, что родители Льва «гордятся в гораздо большей мере своим богатством, чем своими личными достоинствами» и что таким образом «устраняется вопрос имущественного неравенства». Лев писал своей невесте: «Я теперь так близко сижу от тебя, что, кажется, ощущаю твоё присутствие. Если бы ты, спускаясь по лестнице на прогулку, сказала бы что-нибудь, я бы обязательно услышал. Попробуй, Сашенька! Мне тяжело… Я хочу тебя слышать, тебя видеть… Жизнь всё-таки так хороша, когда Саша так хороша и когда хочется так целовать и ласкать её. Как мы будем счастливы. Как Олимпийские боги. Всегда, всегда неразлучно вместе… Но приходит ли тебе в голову, что ко времени нашего возвращения из ссылки в России будет уже возможна легальная деятельность. Ничего невозможного в этой идее нет. О как мы с тобой будем тогда работать»
[153].
Парадоксально, но в этом же письме Лев упомянул, что некоторые социал-демократы предполагают, что в России не будет либеральной революции и что революция сразу станет социальной. «Это нелепое мнение», — писал Лев, совершенно не подозревая, что сам он менее чем через десять лет станет наиболее известным пропагандистом идеи непрерывной социальной революции, которую он назовёт «перманентной».
В конце концов супружескую связь благословил ребе по иудейскому обычаю. Молодые рассматривали это как досадную скучную формальность, необходимую для того, чтобы они были поселены в ссылке вместе. Впрочем, Троцкий в мемуарах явно преуменьшает силу своих тогдашних чувств по отношению к Александре. Это было связано, по всей видимости, и с тем, что позже их брак распался и что к моменту написания воспоминаний он был уже женат на другой женщине, Наталье Седовой. По понятным причинам Троцкий теперь писал о Соколовской исключительно как о товарище по революционной борьбе: «Александра Львовна занимала одно из первых мест в южнорусском рабочем союзе. Глубокая преданность социализму и полное отсутствие всего личного создали ей непререкаемый нравственный авторитет. Совместная работа тесно связала нас. Чтобы не быть поселёнными врозь, мы обвенчались в московской пересыльной тюрьме»
[154].
На самом деле на свиданиях Лев обнаруживал трогательную нежность по отношению к своей невесте, а потом жене, и нежность эта проявилась также во время этапа по железной дороге в Иркутск. Зив вспоминает, что конвой обращался с ними «хорошо, и это путешествие было довольно приятным»: «Нас из вагона всё время не выпускали и к нам никого не впускали. Бронштейн, однако, ни к чему не обнаруживал никакого интереса. Он весь был поглощён А. Соколовской»
[155].
О том, что его сын вступил в конце концов в брак, Давид Бронштейн какое-то время не знал. Вместе с женой он вскоре обратился с ходатайством по месту ссылки к иркутскому генерал-губернатору, чтобы тот воспрепятствовал предполагаемой женитьбе. В прошении говорилось, что девица Соколовская старше Льва на десять лет (на всякий случай разница в возрасте была преувеличена), что она сбила его с пути и хочет сочетаться с ним браком, чтобы продолжить пагубное своё воздействие. «Мы, родители, опасаемся, что этот брак угрожает нашему сыну полной нравственной гибелью, и мы уверены, что без влияния Соколовской он исправится и по отбытии наказания возвратится в семью и сделается полезным гражданином»
[156]. Было, однако, уже поздно. Александра и Лев отправлялись в ссылку как законные супруги, и иркутское начальство ничего поделать с этим не могло.