Ставя перед войной и в самом её начале ограниченные цели (главной из них было соблюдение Османской империей статьи 23-й Берлинского трактата 1878 г., предусматривавшей ту или иную степень автономии во всех её европейских провинциях), союзники по мере продвижения болгарских вооружённых сил выдвигали новые задачи, приходившие в противоречие с планами друг друга. Отмечая этот факт уже 19 октября в газете «Одесские новости»
[783], Троцкий подчёркивал, что ответы на вопросы о целях войны давались государственными деятелями стран Балканского союза по-разному, но их объединяло одно: надежда на поддержку со стороны России именно их планов
[784].
Эта надежда в устах болгарских политических деятелей, с которыми удавалось вступить в контакт Троцкому, перерастала в убеждение. Один из них сказал, что цели войны могли бы расшириться в зависимости от хода событий: «Россия поставила бы крест на своей балканской политике… Я имею в виду прямое военное наступление России… Два корпуса из Одессы сюда на черноморское побережье Турции, под Константинополь — и Балканский полуостров будет очищен от турецкого владычества».
Такого рода утопические, безответственные планы были весьма характерны для многих болгарских русофилов, веривших во всесилие России. Троцкий давал понять читателям, что эти расчёты не связаны с официальным курсом Российской империи, которая не только учитывала намерения и позиции своих союзников по Антанте, но и вынуждена была считаться с политикой стран противостоявшего блока. Современные исследования убедительно показывают, что тогдашний министр иностранных дел Российской империи С.Д. Сазонов очень осторожно подходил к претензиям балканских союзников, в том числе и Болгарии. Троцкий, не располагая конфиденциальной информацией о позициях держав и их тайных переговорах, сумел сделать в целом правильные выводы.
Международная обстановка становилась все более и более напряжённой, но великие державы упрямо выжидали, стремясь не допустить какой-либо крупной военной конфронтации в неблагоприятных для себя условиях. В «Наблюдениях и обобщениях» Троцкий подчёркивал, что «под отзывами мнимого недоумения» в связи с тем, что Россия никак не вмешивается своей мощной армией в ход войны, ощущается уверенность, что «помимо официальной», рассчитанной на Европу, «русской политики миролюбия и status quo существует ещё другая, настоящая русская политика, которая в основном совпадает сейчас с политикой балканских союзников». Автор продолжал с изрядной долей иронии: «Только в оправе этой уверенности, которая, разумеется, должна иметь свои серьёзные основания, русским гражданам пока ещё неведомые, становится понятной решимость балканских правительств, которая на первый взгляд слишком похожа на беспечность».
Глубокое впечатление произвели на Троцкого первые серьёзные победы болгарских войск: прежде всего занятие без боя города Лозенграда (по-турецки Киркилиссе), а также осада города Одрина (Адрианополь, Эдирне) — наиболее крупного центра этого региона.
«Население ожидало несомненного крупного успеха», — писал Троцкий в «Наблюдениях и обобщениях». Он воссоздавал картину того энтузиазма, которым был охвачен центр Софии. Развивались национальные знамёна, военный министр (им был генерал Никифор Никифоров) обратился к толпе с краткой речью. На руки были подхвачены греческий посланник и британский корреспондент Ваучер. (Троцкий не удержался от едкости по отношению к западному коллеге и сопернику, Ваучер был назван «чем-то вроде лорда-протектора болгарского народа», по аналогии с лордом-протектором колониальной Индии.) Вечером прошло факельное шествие, улицы были заполнены народом, пели патриотические песни, прохожие поздравляли друг друга. Газеты выпустили специальные срочные приложения (Троцкий употреблял болгарское слово «притурка»).
Но, будучи серьёзным наблюдателем, Троцкий в этой и в нескольких следующих корреспонденциях шёл от воспроизведения непосредственных впечатлений к анализу значения взятия Лозенграда. Он оценивал этот успех как бесспорно крупное военно-политическое событие, с которого, по существу, начиналась настоящая война. Болгария получала опорный пункт для наступления на Одрин с востока, облегчая действия армии, подходившей к городу с запада, с более защищённой стороны. Тем самым открывался путь для наступления на Константинополь. В то же время трезвый анализ заставлял автора существенно понизить тот восторженный энтузиазм, с которым было встречено взятие Лозенградской крепости. Он писал, что часть софийской прессы была «прямо-таки бесстыдной» в информации об огромных трофеях и взятых пленных, вплоть до принцев и министров, что перечень трофеев «был высосан из собственных неопрятных пальцев» безответственными авторами газетных «притурок».
Троцкому не составляло большого труда установить, что первоначальные сообщения прессы об огромных трофеях более не подтверждались. Он делал вывод, что крепость «не столько была взята болгарами, сколько покинута турками, отступавшими в беспорядке». Он предполагал, что в плен мог быть взят небольшой артиллерийский отряд, прикрывавший отступление. Предположение об отступлении турецкого гарнизона из Лозенградской крепости без активного сопротивления болгарам было подтверждено в дальнейшем многочисленными документами и рассматривается современными историками как бесспорный факт
[785].
Проблемы, связанные с падением Лозенграда и его последствиями, Троцкий рассмотрел в специальной статье, которая так и осталась тогда неопубликованной (скорее всего, «Киевская мысль» не решилась её поместить, но, возможно, статья не была пропущена болгарской военной цензурой)
[786]. Хотя статья была написана по свежим следам событий, в ней на фоне все тех же проявлений патриотического энтузиазма содержалась попытка как можно глубже вникнуть в их существо. Ещё более обоснованно была продемонстрирована Троцким фантастичность версии о численности пленных, которая на протяжении нескольких часов «увеличивалась» с 24 до 40 тысяч человек. За прошедшее время, делал вывод автор, победители просто не были в состоянии подсчитать даже приблизительно количество пленных и трофеи.
Ситуации с Лозенградом противопоставлялось положение в Одрине (Троцкий называл город на русский манер Адрианополем), имевшем 17 фортов, расположенных на фронте 40 километров, и другие мощные средства обороны. «Адрианополю турки придают значение ключа к Константинополю», — говорилось в статье. Силу болгар автор видел в «большой скорости мобилизации и передвижения армии, в её однородности и воодушевлении», а важные преимущества турок — в больших людских резервах и финансовых возможностях. Отсюда проистекала исключительная актуальность для болгар фактора времени. Все эти рассуждения при учёте расхождения между главной целью войны — освобождением Македонии — и основным театром военных действий — Восточной Фракией звучали у Троцкого весьма серьёзным предостережением. Он был уверен, и болгарское общественное мнение служило ему опорой в этой позиции, что войну необходимо завершить как можно скорее, пока ещё болгарская армия сохраняла боевую мощь и была в состоянии обеспечить национальные интересы Македонии, совпадавшие с вожделениями македонских болгар.