Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше - читать онлайн книгу. Автор: Лаура Санди cтр.№ 24

Я вошла в репетиционный зал в полуобморочном состоянии, с трудом держась на ногах. Для моей роли это не имело особого значения.

Спектакль, который мы подготовили к концу учебного года для наших родителей, представлял собой пьесу из жизни Марии Терезы Калькуттской, которую написала сестра Стелла.

Мы с Ноэми должны были изображать прокажённых. Людовика — Мать Терезу.

Наши роли устраивали нас, потому что почти ничего не нужно было заучивать. Лишь несколько фраз о страдании и благодарности. Мы щипали друг друга через лохмотья, в которые нас обрядили, и нам почти удавалось плакать по-настоящему, а когда переставали щипаться, могли и улыбнуться земным радостям. Это было нетрудно. Только бесконечно скучно.

Скучно ещё и потому, что я не могла участвовать в общем безумии, которое охватило девочек перед выходом на сцену. Нет лучшего места, чем сцена, чтобы показать всем, какая ты умница и на что способна, поэтому перед выходом на неё все словно с ума сошли.

Одни не отрывались от зеркала, беззвучно повторяя свой текст и поправляя причёску, другие, наоборот, падали на колени, моля о внезапном недомогании, расстройстве желудка или обмороке.

Поскольку моя роль не давала какой-либо возможности проявить себя, я не примкнула ни к первым, ни ко вторым.

Ноэми, которая, напротив, смогла каким-то необъяснимым, но весьма выразительным образом присоединиться ко второй группе, хотя текст у неё был точно такой же, как у меня, ожидала нашего выхода вместе с другими девочками за занавесом. В нужный момент она повернулась ко мне, взяла за руку, и мы вышли на сцену.

— Я всё забыла, — шепнула она мне сквозь марлевые повязки, закрывавшие ей рот и нос. А открытый лоб оказался белее этих бинтов.

— Щипай меня время от времени, щипай! — шепнула я, и она отчаянным жестом дала понять, что согласна.

Совершенно одинаковые, в рубищах, ученицы обоих классов, «А» и «Б», заполнили сцену сразу все — выползли на коленях, в несколько рядов, по восемь человек в каждом.

Мы с Ноэми оказались в последнем ряду, самом дальнем от публики. У меня безумно стучало в висках, я еле держалась, казалось, сейчас потеряю сознание. Роль в роли. Я не могла больше ни минуты оставаться там. Это была последняя репетиция, и я обещала Марио, что покажу всё лучшее, на что способна.

Сестра Стелла сказала, что после этой финальной репетиции переставит в передние ряды тех, кто этого заслужит, и отодвинет в дальние тех, кто не заслужит. И другого выхода отсюда не было.

Что-то тяжёлое и пульсирующее в голове мешало мне свободно двигаться. Я ещё ниже склонилась к земле, надеясь, что меня не будет видно, и на несколько секунд, прижавшись головой к дощатому полу сцены, принялась глубоко дышать. Мне показалось, будто стало немного легче, какой-то клокочущий внутри комок стал ослабевать.

И действительно, я вдруг почувствовала, как он исходит из меня, липкий и жидкий, через нос. Белые бинты сделались влажными и красными. Очень тихо я на коленях двинулась вперёд.

— Куда ты? — шепнула Ноэми, потянув меня сзади за лохмотья. — Смотри, у тебя кровь идёт из носа.

— Тссс! Знаю. Мне нужно к сестре Стелле, — ответила я, махнув ей рукой. Ноэми отпустила меня.

Я проползла в четвёртый ряд. Босоногие прокажённые, решив, что я хочу занять их место, принялись толкать меня со всех сторон. Я всё же пробралась в третий ряд. Тут всё повторилось.

А во втором ряду девочки поступили ещё хуже. В качестве реквизита у них были шишковатые веточки, и они воспользовались ими как палками. Согласно сценарию, они должны были размахивать ими, и вряд ли кто заметил, что при этом они охотно колотили меня. Элеонора ударила меня по спине, но лишь усилила тем самым моё стремление добраться до конца этого кошмара.

Я находилась уже в первом ряду среди самых успешных прокажённых, и у меня не было особого выбора. Или спущусь сейчас по ступенькам со сцены, остановлю тем самым репетицию и скажу сестре Стелле, что у меня идёт кровь из носа, или поступлю по-своему.

Я не могла предполагать, что во мне ещё что-то осталось после того, как вылилось столько крови. Но оказалось, это «что-то» не только осталось, но ещё и возрастало. Мною двигало какое-то загадочное существо, которое стремилось выбраться наружу и выплёскивало из носа кровь.

Я дрожала. Нет, неверно. Я содрогалась.

Что-то стучало у меня внутри, в желудке, сотрясая всё тело и стреляя вверх, в голову, словно мяукая и царапая меня повсюду.

Если не выпущу это «что-то», тут же умру в страшных муках, потому что у него острейшие когти — у того, кого рожу с минуту на минуту.

Я вцепилась в подол Марии Терезы. Людовика пошатнулась. Увидев это моё незапланированное действие, все остальные умолкли и стали медленно отползать в стороны. В лучах прожектора остались только мы вдвоём. Людовика, должно быть, восприняла мои неожиданные действия как ещё одну пощёчину и с ужасом смотрела на меня.

— У меня был рыжий котёнок, — заговорила я, опустив голову. И Людовика сразу же поняла, что, если не хочет провалиться, следует подыграть.

Не поднимая головы, я искоса взглянула на неё, желая убедиться, что она отлично изображает сочувствие. И она действительно очень походила на Мать Терезу Калькуттскую, которая выслушивает последние слова умирающего от проказы человека. Молодец. Я не сомневалась — она поймёт, что нужно делать.

Стоя на коленях возле Людовики, я крепко держала её сутану, так что она не могла отойти, взмахнув своим белым покрывалом с синими полосами.

«Спокойно, спокойно, спокойно!» — приказала я себе и продолжила.

— Я называла его еврейским котёнком. Я нашла его в поле, он остался без матери, настоящий дикий котёнок. Ему было недели две, может, чуть больше. Он уже умел кусаться и царапаться. И был злой. Я накормила его, приласкала и унесла к себе. Он стал самым ласковым котёнком на свете. И однажды спрятался в рукаве одного из гостей, Мать Тереза.

Мать Тереза ласково провела рукой по моей голове и вопреки желанию Людовики с нежностью произнесла:

— Продолжай, дочь моя, продолжай. Я здесь для того, чтобы выслушать тебя.

Иногда она выводила меня из себя своей актёрской глупостью.

«Спокойно, Леда. Никакого волнения», — приказала я себе.

С тупым выражением на лице, изображая нечто вроде мечтательного ступора, глядя в пол, я продолжала:

— Это было самое воспитанное существо на свете, отличавшееся врождённым благородством, ну просто принц. Когда я возвращалась поздно ночью, он встречал меня заспанный. Потом, шатаясь, шёл досыпать. Однажды я заперла дверь. Он пытался открыть её, толкая всем туловищем, рассердился, устроил светопреставление и ворчал на меня целую неделю. Пылесос приводил его в ужас. Ленивый был кот, беззащитный, кот-поэт. Я купила ему механическую мышку. Он стал недоверчиво обнюхивать её. Когда я завела мышку и она задвигалась, он зашипел и убежал, спрятался под шкаф.