А в груди Мастера родился звук.
Слабая, едва слышная нота набрала силу — и потекла в ночи, распространяясь от фигуры сидящего все дальше и дальше, приминая невидимую в темноте траву и заставляя мелкое зверье в паническом ужасе прятаться по норам.
Это не был голос человека.
Нет в мире людей существа, способного воспроизвести совершенный ки-ай
[20]
. Если же такое существо появляется — это уже не человек в том смысле, в какой принято облекать это понятие.
Набрав силу, нота стала высокой настолько, что вряд ли ее уловило бы человеческое ухо…
Но ее прекрасно слышали те, кого обычный человек никогда не увидит в течение своей жизни. После смерти — может быть. Но не здесь. Не в этом мире.
Это ерунда, что Мастера древности могли обходиться лишь собственными силами, заставляя целые армии падать перед ними на колени. Без помощи моно-но кэ, бесплотных духов, сеящих смерть и безумие, можно заставить повиноваться одного, двух, трех, десяток живых людей — если, конечно, на это хватит личной силы.
Для того чтобы заставить повиноваться армию, необходимы существа из страны Токоё
[21]
— призрачного мира мертвых. Которых нужно суметь вызвать оттуда… А после — заставить вернуться.
Далеко не каждый колдун-ёдзюцука прошлых эпох решался на такое, даже если и был уверен в собственных силах. Страшно представить, что будет с этим миром, если Мастер, практикующий настоящую, не сказочную некромантию, не справится с моно-но кэ, вырвавшимися из-за черты!
Но то ли ёдзюцукам удавалось справляться с духами-чудовищами, то ли… древние свитки врут, по традиции всех народов многократно преувеличивая силу и доблесть героев прошлого.
Мастер никогда бы не решился на подобное ради себя. Ему в этом мире было нужно не так уж и много.
Демонстрация его силы была нужна Японии.
Там, на соседнем холме, увешанные древними защитными амулетами, за кустами прятались два настоящих адмирала и их переводчик. Один из них был адмиралом страны Восходящего Солнца по имени Такадзиро Ониси. Второй адмирал прилетел из-за моря, и звали его Вильгельм Канарис. Сейчас он наверняка припал к окулярам привезенного им безумно дорогого прибора, благодаря которому человек мог видеть в темноте.
Мастер ослабил контакт и позволил себе вздохнуть. Сейчас в щель чуть отодвинутой в районе китайских окопов сёдзи
[22]
, разделяющей миры, черным потоком лились моно-но кэ, которых невозможно увидеть никаким прибором. Их могут видеть лишь глаза живущих между мирами.
Остальные видят только результат.
Но Мастер прикрыл глаза. Не нужно лишний раз смотреть на моно-но кэ. Они не любят этого и могут позвать любопытного в сопровождающие. И даже всемогущий ёдзюцука не сможет им отказать. Хотя бы из вежливости. А вот сможет ли он выбраться из страны Токоё — еще вопрос. Лишний раз туда ходить не стоит никому, даже всемогущему ёдзюцуке.
Мастер и так знал, что все китайцы, сидящие в окопах, сейчас словно один человек достали из чехлов свои армейские ножи. После чего со слезами восторга на глазах перерезали себе ими горло, совершив дзигай — старый японский ритуал, достойный лишь слабой женщины.
Позже Мастер узнал, что адмирала Третьего рейха больше поразило не массовое самоубийство китайцев, а кровь переводчика, брызнувшая на окуляр дорогого прибора, способного видеть в темноте. Переводчик был настоящим самураем и нашел в себе силы воспротивиться воле моно-но кэ и не проткнуть себе шею клинком армейского ножа, а совершить сэппуку, вспоров себе живот как подобает истинному воину. Плохо, что для него не нашлось лишнего защитного амулета. Но в его смерти нет вины Мастера. Адмирал чужой страны настоял на том, чтобы переводчик сопровождал его постоянно. Отказать же послу в сопровождении было бы верхом непочтительности.
К тому же его гибель сыграла свою роль, едва ли не большую, чем смерть трех тысяч защитников моста.
Германия даст деньги.
Школы синоби будут построены по всей Японии.
Дело Воинов Ночи будет продолжаться.
* * *
…Было холодно.
Холод, словно живое существо, медленно проникал в плоть, заставляя тело рефлекторно сжиматься в уродливую копию эмбриона. Тело старалось сохранить крохи тепла — но тепло медленно уходило, поглощаемое ледяным воздухом помещения. И так же медленно в пока еще живой комок дрожащего человеческого мяса вползали ледяные щупальца, несущие за собой смерть… Тихую, уютную, практически незаметную и желаемую многими смерть в беспамятстве, похожую на исчезновение последнего луча солнца, медленно уходящего за горизонт.
Но тут внезапно случилось странное.
Если бы холод действительно был живым существом, скажем, каким-нибудь хищным осьминогом, он в ужасе отдернул бы свои щупальца от намеченной жертвы и постарался как можно быстрее уползти в свою темную пещеру, подальше от зарождающейся внутри этого стылого куска мяса волны разрушающей энергии…
Страшный, нечеловеческий крик вырвался из тела, скрюченного на полу, разворачивая его и выгибая дугой в обратную сторону. Оно забилось в судорогах, но родившаяся в его центре волна уже разливалась по венам, костям, клеткам, пропитывая их энергией, рвущейся наружу, сочащейся через поры кожи горячим потом.
Постепенно тело перестало биться, медленно, словно нехотя завалилось на спину — и перестало быть просто телом.
К нему вернулось сознание…
Виктор открыл глаза.
Где-то далеко в уголках только что вернувшегося сознания еще звучали отголоски когда-то до боли знакомой мелодии… Но это были лишь отголоски, схожие с едва слышным отзвуком многократно отраженного эха.
Виктор снова сомкнул веки. Но волшебная мелодия, как и только что увиденный сон, исчезла безвозвратно. Вместо нее в голову просочилась мысль.
Мысль появилась в голове одновременно с лучом тусклого света, пробивающегося сквозь неплотно сомкнутые ресницы. Виктор разомкнул их пошире, ибо этого требовала мысль.
«Где я?»
Свет лился из небольшого квадратного отверстия в… трубе?
Помещение, на полу которого он лежал, напоминало каменную трубу, уходящую далеко вверх.
Или колодец.
В луче света, проникающего через отверстие, то и дело мелькали снежинки. Видимо, далеко наверху начался снегопад.