Как блудный муж по грибы ходил - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 202

– Михаил Дмитриевич, прошу вас, будьте к ней подобрее! Света очень любила отца. Очень! – и стремительно вышла, словно не хотела, чтобы он увидел брызнувшие из ее глаз слезы.

Вскоре Свирельников нашел удобную квартирку в Матвеевском, куда его юная подружка радостно перебралась…

– Хочу в лес! – закапризничала Светка и уселась к нему на колени. – В лес хочу! Туда – где жизнь!

– Я не могу. Ты же знаешь…

– У тебя никогда для меня нет времени!

«У меня и для себя нет времени», – подумал он и, снова вспомнив про «Боевой привал», пообещал:

– Хорошо, поедем в лес за грибами!

– Когда?

– Скоро.

– На лыжах поедем, да? Зимой? Да?! В Испанию мы уже полгода едем!

– В Испанию пока нельзя. Надо кое с чем здесь разобраться. Есть у большевиков такое слово «надо». Знаешь?

– Слово знаю, и кто такие большевики, тоже знаю.

– Ну и кто?

– Гады.

– Почему – гады? Кто тебе сказал?

– Инна Ефимовна. Историчка.

– Так уж все и гады?

– Нет, не все. Дедушка у Инны Ефимовны тоже был большевиком, но не гадом. Он просто искренне заблуждался.

Этих песен Михаил Дмитриевич вдоволь наслушался от Тониных родственников и знакомых, происходивших в основном от старых революционеров и даже не сомневавшихся в том, что их дедушки и бабушки были самыми замечательными, кристально чистыми людьми, которые за всю свою жизнь не обидели даже классово чуждой мухи. За это и пострадали от Оськи Ужасного. Однажды на шашлыках у «святого человека» молодой, еще неопытный Свирельников высказал недоумение: мол, если все были такими ангелами, кто же пролил, так сказать, водохранилища крови? В ответ на него посмотрели с недоумением, а на Тоню – с осуждением. Потом, видимо по просьбе Полины Эвалдовны, разъяснительную работу с ним провел Валентин Петрович: посоветовал своему новому родственнику никогда больше не вмешиваться в чужую историю болезни…

– Что ж тебе, бедненькая, так с педагогами не повезло! – засмеялся Михаил Дмитриевич, качая Светку на ноге, как маленькую, но чувствуя кожей ее влажную женственность. – Одни зонтики поганками называли, другие большевиков – гадами!

– Зато мне с тобой повезло!

– Уверена?

– Уверена!

– Тогда запоминай, пока я жив: большевики – не гады, это люди, у которых всего больше: мозгов, власти, денег, злости… Всего! В отличие от меньшевиков.

– Значит, ты – большевик?

– В определенной степени.

– А папочка мой, получается, меньшевик. У него всего всегда было мало. Поэтому мама сердилась. Я-ясно! – вздохнула Светка. – Чай?

– Зеленый…

– Жасминовый?

– Да!

Она вскочила с его колена, одним танцевальным прыжком оказалась возле кухонного стола, включила электрочайник и, встав на цыпочки, потянулась к полке за банкой с чаем. Осанка у нее была идеальная, талия узкая, а бедра собранные. Отец хотел сделать из дочери гимнастку, несколько лет возил на занятия, пока не заболел, а мать пустила все на самотек, и спорт пришлось бросить, хотя тренеры уговаривали, суля большое будущее.

Михаил Дмитриевич познакомился со Светкой случайно, когда в очередной раз приехал в институт спасать Алену. Ему позвонила Тоня и сообщила, что дочь завалила сессию, ее отчислили, сделать ничего нельзя – приказ на подписи у ректора.

– Я тебе за что плачу?! – заорал он в трубку.

– А за что ты мне платишь? – с издевкой спросила бывшая жена.

– Чтобы ты за дочерью смотрела!

– Значит, мало платишь, – ответила она омерзительным колхозным голосом и бросила трубку.

Разошедшиеся супруги, видимо, специально в первое время становятся чудовищами. Они делают это, наверное, чтобы уравновесить прежнюю доброту и давнюю, доходившую до глупого сюсюканья нежность. Именно воспоминания о хорошем язвят и гложут больней всего. И эту память необходимо убить ненужной, крикливой жестокостью. А потом, позже, когда нынешняя злоба уравновесит былую нежность, наступит тупое успокоение, и родные некогда люди смогут перейти к новым, бесстрастным, деловым отношениям…

В институте Свирельников с трудом нашел куратора курса – молодую, бедно одетую женщину с академической тоской во взоре. Она объяснила, что Аленка почти не появлялась на занятиях весь семестр, поэтому до экзаменов ее не допустили и теперь ничего уже нельзя сделать.

– Совсем ничего? – уточнил Михаил Дмитриевич.

Кураторша глянула на его галстук, потом оценила глянцево-черные, как кожа негритянской кинозвезды, ботинки и задумалась. Он хотел для полной убедительности выдернуть из рукава запястье и показательно глянуть на свой «Брайтлинг». Но потом сообразил: слишком уж выставлять благополучие перед этим сирым ученым существом неприлично и даже опасно. В последнее время ему все чаще приходилось сталкиваться с очевидной классовой неприязнью, о существовании которой еще совсем недавно он и не подозревал. Даже родной младший брат, встречая его на пороге, кривился и говорил что-нибудь наподобие: «Мам, иди сюда, наш буржуин пришел!»

– Попробуйте поговорить с Вадимом Семеновичем, – после долгого молчания тихо посоветовала кураторша.

– А кто это?

– Ректор. Но к нему очень трудно попасть… – пояснила она и глянула так, точно ожидала чаевых.

В свежеотремонтированную приемную, разительно не похожую на обшарпанные институтские коридоры, Михаил Дмитриевич вошел неотразимой поступью человека, профессионально умеющего заходить в самые высокие кабинеты, без чего, собственно, в России невозможен никакой бизнес.

– У вас новая прическа? – с порога почти интимно спросил он неведомую ему секретаршу.

– Да-а… – зарделась она.

Не проявив никакой особой проницательности (недавнее парикмахерское вмешательство в волосяной покров сразу бросается в глаза), он тем не менее произвел на девушку впечатление, которым необходимо было воспользоваться как можно быстрее, пока властительница приемной не сообразила, что перед ней обычный, не имеющий никаких привилегий посетитель.

– Один? – Михаил Дмитриевич заговорщически кивнул на дверь.

– Да. Но Вадим Семенович… – Она потянулась к телефонной трубке.

– Не надо! – предостерег Свирельников. – Это сюрприз! – И распахнул дверь.

Кабинет роскошью настолько же отличался от приемной, насколько приемная отличалась от разваливавшихся прямо на глазах институтских аудиторий. Вадим Семенович, седой, красномордый плейбой, был одет в легкомысленный клетчатый пиджак, совершенно не вязавшийся с его одутловатой ряхой, густо изрезанной блудливыми морщинами.

«А он ведь еще небось и студенток портит!» – подумал про себя Свирельников, решительно приближаясь к ректору.