– Ты о чем задумался?
– Я? О том, откуда ты все знаешь.
– Так написано.
– Ладно. Будем по написанному… Тебе удобно?
– Удобно.
– Больно?
– Пока нет.
– А так?
– Немного.
– А вот та-ак?!
– Больно! И хорошо…
Потом они лежали рядом. Вета курила. Башмаков тоже. Два раза затянулся: он чувствовал себя хирургом, успешно закончившим непростую операцию.
– А крови совсем немного, – с чуть уловимой досадой заметил он.
– Да, совсем мало… Я-то думала, кровь будет густая, как после убийства.
– Почему после убийства? – вздрогнул Башмаков.
– Не знаю. А кровь получилась какая-то розовая, словно арбузным соком накапали…
– Наверное, я плохой сокрушитель девственности?
– Ты замечательный сокрушитель! Я тебя люблю. – Она поцеловала его в щеку.
– Раньше ты мне этого не говорила.
– Что ж я – дурочка, что ли! Если бы я сказала, ты бы никогда этого не сделал. Никогда. Точно?
– Точно.
– А хочешь узнать, когда я в тебя влюбилась?
– Хочу.
– На одну треть я в тебя влюбилась…
– Погоди, а разве влюбляются по частям?
– Конечно! Ты не знал? Боже мой, седенький, – она погладила его по волосам, – а не знает таких простых вещей! На одну треть я влюбилась в тебя, когда ты вошел тогда, в первый раз…
– На одну?
– На одну. На вторую треть я влюбилась в тебя, когда твоя Дашка выскочила замуж.
– При чем тут Дашка?
– Понятия не имею. Но как только Тамара сказала, что твоя дочь выходит за какого-то офицера, я сразу почувствовала – еще на одну треть. Получилось две трети.
– А третья треть?
– Это когда ты нашел «банк Росси». Я подумала: а он у меня еще и талантливый!
– У тебя?
– У меня. Третья треть сразу и заполнилась.
– И ты решила, что именно я стану твоим первым мужчиной?
– Да. И я буду выполнять все твои желания. А ты – мои.
– А если первый мужчина хочет еще раз выполнить твои желания?
– Нет, что ты! – испугалась Вета. – В первый раз второй раз исключается. Все должно зажить – через три-пять дней, в зависимости от восстановительных способностей организма.
– Это ты тоже прочитала? И где же?
– Есть такая книжка – «Молодоженам под подушку».
– Ну как же!
– Ты знаешь?
– Конечно, у нас, сокрушителей девственности, это настольная книга. Но там в главе «Дефлорация» про три-пять дней ничего не написано. Зато там есть про «радостно-благодарное чувство отдачи любимому человеку». Ты чувствуешь радость отдачи?
– Конечно. – Она поцеловала его руку. – Но про три-пять дней написано в главе «Первая брачная ночь». Ты просто до нее не дошел.
– А в этой главе случайно не написано, что мужчина после первой брачной ночи, даже если это происходит днем, обычно очень хочет есть?
– Написано. Но только в главе «Секс и питание». У меня в печке пицца с креветками!
– Отлично. Встаем?
– Нет, погоди… Закогти меня!
– Что-о?
– Обними меня крепко-крепко, так, чтобы косточки хрустнули!
Сидя в метро, Башмаков приставлял к лицу пальцы и вдыхал Ветин женский, еще пока полузнакомый запах. От произошедшего у него осталось очень странное послечувствие. Словно бы он с помощью дурацкой инструкции, наподобие тех, что прилагаются к кухонным агрегатам («…поверните винт 12–6 до отказа, а потом вращайте его по часовой стрелке, пока не достигнете предусмотренного пунктом 8-г результата…»), так вот – словно бы он с помощью такой дурацкой инструкции пытался проникнуть и даже, кажется, немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни…
Когда он вошел в квартиру, с кухни донесся строгий Катин голос:
– Не раздевайся!
Башмаков вспотел раньше, чем успел подумать:
«Че-ерт! Не могла же она узнать… Откуда? Видела с цветами?»
– Тунеядыч, мусоропровод засорился. Вынеси ведро на улицу!
31
«Вообще-то странно, что Катя ничего не заметила! Странно…»
Эскейпер посмотрел на бочонок: пойманный «сомец» уже успокоился. То-то! Все три рыбки лежали на стеклянном дне, сблизившись усатыми рыльцами, точно заговорщики. Башмаков глянул на часы – скоро приедет «Газель». И что делать? Вета исчезла. Дашка родила. Катя ничего еще не знает. Узнает – возьмет отгулы и полетит к Дашке. Конечно, правильнее всего было бы сейчас вылить сомиков назад в аквариум… (Ишь ты, зашевелились, телепаты чешуевые!) Рассовать вещи по местам. И отложить побег. Нет, не отменить вообще – это невозможно! – отложить, пока все разъяснится. А главное – поговорить с Катей. Сказать ей:
– Видишь ли, Катя, я встретил девушку…
– На щечке родинка, полумесяцем бровь?
– Я серьезно.
– И я серьезно. Ты хочешь, чтобы я, как в дурной молодости, на дверях распиналась? Этого не будет. Тапочкин, ты свободен, как Африка!
Эскейпер был уверен в том, что разговор с Катей будет именно таким. В их супружеских отношениях, особенно после его болезни, появилось нечто новое и непривычное. Это трудно объяснить… Раньше они напоминали Адама и Еву, которые, переругиваясь и перепихивая друг на друга вину за вылет из рая, искали на чуждой земле место для жизни, строили шалаш, радовались убогим плодам земным, потом в сладострастных стонах зачинали ребенка, растили его… И у каждого – и у Башмакова, и у Кати – непременно где-то в глубине теснилась мысленочка: а ведь с другой (с другим) строить шалаш, радоваться убогим плодам земным, зачинать в сладострастных стонах ребенка и растить его было бы, наверное, радостнее, острее, милее… Но вот в этом вечном сомнении прошли годы, полупрошла жизнь – и они стали похожи на стареющих Адама и Еву, приглядывающих местечко, где рыть себе последнюю, окончательную землянку.
В их разговорах все чаще мелькали слова о будущих внуках, о том, кто каким противным и мерзким будет в старости, о том, что стареть надо дружно и взаимно вежливо. Даже размеренные предсонные объятия стали своего рода плотскими заверениями друг друга в будущей пожилой и верной дружбе. Конечно, это исходило прежде всего от Кати. Она стала вдруг стремительно ускользать в сладкое состояние предстарости, увлекая и утягивая за собой Башмакова. Он поддавался, утягивался, и между ними устанавливалась новая гармония, нежно-насмешливая и спокойно-доверительная, какой прежде не было. И Олег Трудович сознавал, что Катя, простившая ему прошлые молодые измены, никогда не простит предательства этой новой, нарождающейся гармонии совместного старения. Да он и не помышлял о такой измене, если б не Вета…