Он спал.
Человек в черном поджег тонкую палочку. В воздухе остро запахло полынью. Тлеющий конец палочки человек поднес к кончику иглы, воткнутой между глаз спящего, и замер.
С едва слышным шелестом провернулась на невидимой оси черная панель за спиной сидящего человека.
— Сихан!
Человек в черном не пошевелился. Лишь отблеск огня одного из светильников отразился в его раскосых глазах так, словно они были стеклянными.
— Почему вы перенесли этого человека в хондэн, сихан? Подобает ли человеку, не знающему Пути Богов, находиться рядом с алтарем Уми-но-Ками?
Тот, кого назвали сиханом, медленно отвел руку и затушил полынную сигарету в маленькой серебряной чашке, стоящей на скамеечке.
— Ты давно не практиковался в югэй, гэнин, — сказал он по-японски. — Оттого твои манеры оставляют желать лучшего. Никто не в силах постичь Синто, кроме самих богов.
Кулаки Стаса, все еще стоящего в полупоклоне на пороге комнаты, еле слышно хрустнули в тишине.
— Разве я заслужил оскорбление, сихан?
Человек в черном медленно провел рукой над телом спящего. И хотя его ладонь не коснулась ни одной из игл, показалось, будто все иглы шевельнулись, словно стебли тростника от случайного порыва ветра.
— А разве кумитё не дал тебе год сроку, чтобы найти то, за чем тебя послали сюда? И разве этот год не истек сегодня?
Стас молчал, закусив губу. Дальнейшая беседа на пороге без приглашения войти внутрь была слишком для него унизительна.
— Ты можешь войти, — после минутной паузы произнес сидящий человек.
Стас сделал два шага, склонился в поклоне перед алтарем, потом подогнул ноги и сел на пол в позе лотоса.
— За это время я построил это здание. И потом — вы здесь уже два месяца, сихан. Вы же видите, что я делаю все возможное.
— Я вижу, — медленно произнес человек в черном. — Я часто вижу — и здесь, и тем более на родине, в Стране Восходящего Солнца — что когда человек, который взял на себя обязательства перед Нинкёдан и не выполнил их, он как минимум предлагает кумитё фалангу своего мизинца.
Лицо Стаса окаменело. Он опустил голову, потом повернулся и быстрым движением выдернул из подставки перед алтарем короткий ритуальный меч. После чего он с треском оторвал полу своего кимоно и положил её на пол перед собой. Его левая рука с оттопыренным мизинцем легла на материю. Стас занес клинок, закрыл глаза и беззвучно зашептал что-то, готовясь по всем правилам подать требуемое.
Человек в черном беззвучно рассмеялся.
— Твое юбицумэ не будет иметь смысла, Яма-гуми. Мне не нужны части твоего тела. Мне нужен результат.
— Сегодня вы впервые назвали меня по имени, которое сами дали мне много лет назад, сихан, — сказал Стас, вкладывая меч в ножны. К его белому как мел лицу медленно возвращалась краска.
— А сегодня я думаю, что поторопился тогда, давая тебе столь громкое имя.
Стас замер. Потом снова дотянулся до подставки, быстро вытащил вложенный было меч из ножен и резко воткнул его в себе в бедро. Его хакама мгновенно окрасилась кровью.
— Сейчас я больше ничем не могу доказать то, что я достоин своего имени, как и много лет назад, — сказал Стас.
Меч торчал в его ноге, всаженный в бедро на половину клинка, но на этот раз ни единый мускул не дрогнул на лице гиганта.
Тот, кого он называл сиханом, взглянул на меч, поморщился, потом рассмеялся беззвучным смехом. Смех этот производил довольно неприятное впечатление — казалось, что на лице японца двигаются только губы. Остальное было сплошной неподвижной маской.
— Да, я помню, что в дакентай-дзюцу тебе не было равных. Но, похоже, что ты забыл о том, что я это помню. Матануки теряет смысл, когда тот, кто его демонстрирует, тычет мечом в правильные места и при этом не чувствует боли.
Стас скрипнул зубами и опустил голову.
Сихан рассмеялся снова.
— За последнее время ты стал слишком похож на белого человека. Ты не сдержан, ты не следишь за своими эмоциями. Думаю, причина в том, что ты слишком много куришь той дури, которую воин может себе позволить не чаще двух раз в год после выполнения трудной задачи. Вытащи сёто, перевяжи рану и прекрати вести себя как мальчишка, — приказал он и снова склонился над телом спящего.
Стас послушно выдернул меч из ноги и, нажав пальцами на две точки около раны, за несколько секунд остановил кровотечение. После чего оторванным ранее куском кимоно перетянул бедро чуть выше раны.
— Подойди сюда, — произнес сихан.
Стас подчинился, чуть приволакивая раненую ногу.
— Где ты нашел его? — произнес тот, кого назвали сиханом, кивком головы указывая на спящего.
— Это произошло случайно, — сказал Стас.
— Не знаю, зачем ты лжешь мне, — задумчиво произнес сихан, — но сейчас это и не важно. На Пути Воина не бывает случайных встреч, и сейчас меня больше заботит, почему этот мальчишка встретился мне.
— А что в нем такого особенного, сихан? — спросил Стас.
— Ты еще спрашиваешь?
— Я думаю, обычная торпеда с сорванной крышей.
Человек в черном медленно ввел последнюю иглу в точку между большим и указательным пальцами спящего.
— В общих чертах я понял твой жаргон, — с нескрываемым сарказмом произнес он. — Но я думаю иначе. Я видел его дважды в жалком подобии додзё, которое ты здесь нагородил. Его тай-дзюцу подобно движениям слепого щенка.
Сихан вновь провел рукой над иглами, словно гладя спину невидимого зверя. На этот раз ни одна из игл не шелохнулась.
— Но не в состоянии сатори, — сказал он.
— Сатори, сихан? — удивленно переспросил Стас. — Вы хотите сказать, что этот щенок достиг того, что ямабуси считали уделом ками и великих героев древности?
Сихан медленно кивнул.
— Именно. Сомневаюсь, что он с детства практиковался в ятто и юби-дзюцу. Но его ки-ай совершенно. Для достижения такого мастерства ему не хватило бы всех лет, которые он прожил. И если бы он мог управлять своим даром, ему не нужно было ни кричать, ни наносить удары — молчаливого прикосновения было бы вполне достаточно для того, чтобы сделать с человеком все, что ему заблагорассудится. Хотя… думаю, прикосновение тоже было бы излишним. Совершенному воину достаточно взгляда для того, чтобы убить врага. Впервые в жизни я в замешательстве.
Стас ошарашенно смотрел на того, кого он до недавнего времени считал «торпедой» и при обращении ограничивался пренебрежительным «Витек» — тем более что «торпеда» ничего не имела против. И даже если бы и имела, то вряд ли посмела бы тявкнуть. Да и тявкнула бы — получила б в грызло и заткнулась, на то она и «торпеда». Но Витек и сатори… Это как если бы выяснилось, что самый распоследний бомж с помойки на самом деле не бомж, а никто иной, как Папа Римский…