Мужчина и женщина в эпоху динозавров - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Этвуд cтр.№ 36

— Я его ударила, — говорит Марта, — прямо между глаз. Наверное, я зря это сделала, но ах, как это было приятно. Он настоящий козел, ты же знаешь. Со всем этим своим пониманием. Я не знаю, как ты вообще с ним живешь.

Раньше Элизабет с ней согласилась бы. Сейчас, однако, она может позволить себе маленькую радость. Бедный Нат, думает она. Он такой невинный.

Он замечательный отец, — говорит она. — Лучше и представить себе нельзя. Девочки его обожают.

Ну, я не знаю, — отвечает Марта. Она яростно кусает крекер; хрупкие крошки разлетаются по подносу.

«Ни выдержки, ни тона, — думает Элизабет, — и никогда не было». Элизабет всегда знала, что рано или поздно Марта зарвется. Сама она предпочитает недосказанность. Элизабет открывает свой персиковый йогурт и перемешивает ложечкой со дна.

Я сначала никак не могла понять, почему ты вокруг меня так пляшешь, — говорит Марта с оттенком былой воинственности. — Водишь меня обедать и все такое. Не понимала. То есть я бы на твоем месте этого не делала.

Я считаю, люди в подобной ситуации должны вести себя культурно, — отвечает Элизабет.

А потом я поняла. Ты хотела надзирать. Как воспитательница в детском саду. Чтобы не зашло слишком далеко. Верно? Ну уж теперь-то ты можешь признаться, когда все кончилось.

Элизабет слегка хмурится. Ей не нравится такое толкование ее мотивов, хоть оно, по случайности, близко к истине.

— Я думаю, что несправедливо так говорить, Марта, — произносит она. За спиной у Марты происходит кое-что поинтереснее. Явилась Леся Грин с д-ром Ван Флетом, куратором отдела палеонтологии позвоночных. Вот они идут вдоль прилавка, нагружая свои подносы. Они часто обедают вместе; все знают, что это ничего не значит, потому что д-ру Ван Флету под девяносто, а Леся, как известно, живет с молодым человеком, сотрудником Министерства экологии. Должно быть, они обедают вместе потому, что им не с кем больше поговорить о старых костях и камнях, на которых оба помешаны.

Элизабет всегда считала, что с Лесей сложно общаться: она со странностями, порой педантична, пуглива. Слишком одержима. Сегодня, однако, она следит за Лесей с особым интересом. Повод, если вдуматься, — тот ноябрьский визит в Музей. Дети рассказали ей про даму в отделе динозавров, которая их водила, а Нат о ней не упомянул. Хотя Нат пригласил Элизабет пойти с ними, и это не укладывается в картину; но у Ната талант все запутывать, и это как раз на него похоже. Нынче он ходит, задевая мебель, витая все выше в облаках. Она почти уверена, что права, а завтра вечером выяснит точно.

— Мы собирались вести задушевные разговоры, — говорит тем временем Марта, — но на самом деле мы так до этого и не дошли, ведь верно? Я хочу сказать, мы много говорили о нем, но я никогда не говорила, что думаю о тебе, а ты никогда не говорила, что думаешь обо мне. Мы не были до конца честны, разве не так?

Марту потянуло на откровенность; ей хотелось бы устроить громкую перебранку прямо тут, в кафетерии. Жаль, что Нат не выбрал себе подружку, у которой получше с чувством стиля, думает Элизабет. Но чего ждать от секретарши грошового адвоката? У самой Элизабет сейчас нет времени для откровений. По ее мнению, нет никакого смысла рассказывать Марте, что она на самом деле думает, — ну, а что думает о ней Марта, она и так знает.

Еще она знает, что победит в любом поединке. У Марты только один словарный запас, которым она и пользуется; а у Элизабет — два. Один — светский, полированный, приобретенный, но он полезен: тонкие намеки, гибкость, адаптация. И еще совсем другой язык, древний, жесткий, оставшийся со времен улиц и школьных дворов на дальних задворках цивилизации, где она сражалась за свое место после очередного стремительного переезда родителей.

Эти переезды совершались по ночам, подальше от глаз свидетелей и домовладельцев. Элизабет засыпала на ворохе материнских платьев — прекрасных, хрупких платьев, оставшихся от какой-то прежней жизни, — и просыпалась, зная, что впереди опять чужие лица и ритуальные испытания. Если ее толкали, она толкала в ответ вдвое сильнее, а если толкали Кэролайн, она нагибала голову и бросалась, бодая прямо под ложечку. Так она отбивалась от старших, даже от мальчишек. Они совсем не ждали этого от такой малявки. Иногда ее побеждали в драке, но не часто. Ее побеждали, если их было больше двух.

«Ты совсем хулиганкой стала», — говорила ее мать, смывая кровь, в очередном приступе жалости к себе. В те дни у Элизабет вечно откуда-нибудь шла кровь. Хотя ее мать ничего не могла с этим поделать; ни с этим, ни со многим другим. Дедушка Элизабет помогал им, пока был жив, хоть и считал их отца тунеядцем, но тетушка Мюриэл взяла его в оборот в последние месяцы перед смертью, и он изменил завещание. Так сказала мать Элизабет после похорон.

Потом они опять переехали, эта квартира была еще меньше, и мать беспомощно бродила по тесной гостиной с разным хламом в руках, то с чайником, то с чулком, не зная, куда их положить. «Я к такому совсем не привыкла», — говорила она. Потом она отправилась в кровать с головной болью; на этот раз тут была кровать. Отец Элизабет явился домой с еще двумя мужчинами и рассказал дочери анекдот: Что такое: красное, в блестках и пахнет перегаром? Санта-Клаус.

Элизабет никто не уложил в постель, как это обычно и бывало. Иногда отец притворялся, что укладывает ее, но на самом деле для него это был только предлог заснуть одетым поперек ее кровати. Мать опять встала, и все они сидели в общей комнате и пили. Элизабет к этому привыкла. Она сидела в ночной рубашке на коленях у одного из мужчин, чувствуя щекой его щетину. Он звал ее «деточка». Мать встала, сказав, что пойдет в комнату девочек, и споткнулась о ногу отца. Он нарочно выставил ногу; он любил грубые шутки.

Самая красивая женщина в мире, — сказал он, смеясь, поднимая ее с пола: узор линолеума — гобеленовые бордово-желтые цветы — до сих пор возникает у Элизабет перед глазами, стоит ей только захотеть. Отец небрежно чмокнул мать в щеку и подмигнул; другие мужчины засмеялись. Мать Элизабет заплакала, худыми руками закрывая фарфоровое лицо.

Ты — какашка, — сказала Элизабет отцу. Другие мужчины, услышав это, засмеялись еще сильнее.

Нехорошо так обзывать своего бедного старого папочку, — сказал он. И стал щекотать ей подмышки. На следующее утро его не оказалось. После этого в пространстве стали появляться разрывы.

Этого об Элизабет почти никто не знает. Они не знают, что она беженка, что у нее привычки отчаявшейся беженки. Нат что-то знает. Крис в конце концов узнал. Марта не знает, Леся тоже, и это дает Элизабет огромное преимущество. Она знает — в ней нет ничего такого, что заставляло бы ее вести себя прилично. При необходимости она заговорит языком той, другой жизни. Если ее толкнут, нет ничего, что ее остановит. Иными словами, она остановится, лишь когда перед ней появится ничто.

Леся, через два стола от них, идет по направлению к ним, поднос ее сильно кренится, на лице нездешнее выражение, означающее, вероятно, глубокую задумчивость, но Элизабет кажется, что это лицо человека в легком эпилептическом припадке. Леся садится, костлявым локтем чуть не опрокинув стаканчик кофе. Элизабет быстро оценивает ее наряд: опять джинсы. Впрочем, Леся достаточно худа, ее это не портит. Кроме того, она всего лишь помощник куратора. Элизабет вынуждена одеваться достойнее.