— Не надо бояться, куколка, я и не такое видел на своем веку. Мне твои сиськи на хрен не нужны, у тебя пуля застряла под ключицей — не вытащу, заражение начнется. Сдохнешь. Хочешь сдохнуть?
Постепенно алкоголь потек по венам, и я уже слышала его голос раздвоенным, словно с эхом или акустикой, как в огромной концертной зале, и перед глазами все то плыло, то объединялось в цельную картинку.
— Плевать… не трогай меня. У тебя скальпель грязный.
Но он меня уже не слушал, разодрал майку, и я зарычала, извиваясь, не давая себя полоснуть.
— А сиськи и правда классные. Красивое мясо. Сочное, — причмокнул губами и вылил на острие свое пойло. Протянул руку, и мне удалось перехватить его запястье зубами, впиться в него с такой силой, что у самой челюсти судорогой свело.
— Ах ты ж сука! — ударил меня снова по лицу. — Я ж все равно свое получу. Я тебя вырублю, тварь, и трахать во все дыры буду. Ты никто. Ты — мясо. И я свой кусок еще до ринга поимею. Привыкай, шлюха, быть покорной, не то сдохнешь. Здесь и не таких ломают.
Я плюнула ему в лицо кровью, и он снова замахнулся. В тот же момент железная дверь со скрипом распахнулась.
— Какого дьявола ты делаешь, Горбун?! Кто тебе разрешал ее трогать?!
Я слышала звук ударов, скулеж Горбуна и голос Неона:
— Проваливай, я сам. Кто тебя прислал, м? Кто сказал прийти сюда? Я не отправлял к ней врача, а если бы решил — это точно был бы не ты!
— Сказали новенькой пулю вытащить… А я посмотреть хотел, попробовать. Ставки на нее сделали, кому достанется. Я ж могу немножко, пока никто не знает, — скулил он.
— Она — ценное мясо, понял? Очень ценное! Тронешь еще раз — я тебе этим скальпелем брюхо вспорю и кишки жрать заставлю. Вон пошел!
Брат задвинул тяжелый засов на двери и сделал шаг ко мне. Размазала кровь с разбитой губы по подбородку, вытираясь о плечо и вижу, как Мадан на колени опустился, сам меня вытирает пальцами, волосы мои хаотично убирает с лица.
Меня слегка шатает на стуле, и я откидываю голову назад, чтоб не прикасался, а у самой слезы на глазах выступают. Так близко… как же он близко ко мне. Ищу лицо его плывущим взглядом. Бледный, заросший и такой… Боже, какой же он красивый. Так не бывает. Время совершенно его не изменило, только к юношеским, мягким чертам добавились зрелость и мрачность. Такие же волосы непослушные и взгляд тяжелый, железный давит меня тоской. Невыносимой тоской, от которой я замерзала все это время, покрывалась слоем льда, превращалась в живой труп, не умеющий испытывать ни одной эмоции.
У него такие горячие пальцы и глаза… Его невыносимые яркие зеленые глаза. Дьявольский цвет. Несуществующий в природе человеческой. Ни у кого таких глаз никогда не видела. Как же я истосковалась — до боли, до агонии. Меня ломает от его запаха, меня раздирает на части от счастья видеть его. Просто видеть. Пожирать каждую черточку на его лице, каждую линию. В изнеможении прислоняясь щекой к его щеке, закрыв глаза, и он трется о мою щеку не прикасается, только скольжение кожи к коже и лицом по волосам, зарываясь в них с тяжелым, низким стоном в такой же агонии. И меня от его реакции начинает лихорадить. Сама не понимаю, как слезы текут по щекам. Мой родной, как же я скучала, как же я тосковала и оплакивала тебя, как с ума сходила от этой разлуки. Мне казалось, я умираю от этого кайфа просто ощущать его рядом через столько лет.
Молчит, и я молчу. Зачем нам что-то говорить. Мы с ним умели молчать. Нам не нужно ни одного слова, чтобы говорить друг с другом. Хватает и взгляда с прикосновениями. Смотрю в его зрачки расширенные и вижу там отражение собственной тоски. Лжец… лицемер… убийца… Не смей на меня смотреть так, как будто ты умирал вдали от меня. Не смей смотреть так, как я смотрю на тебя. Я хочу продолжать тебя ненавидеть. Я обязана… Но не сейчас. Не в эту секунду, когда у меня от болевого шока дрожит все тело. Нет, не от физического, а от боли снова прикасаться к нему. Это адская пытка. У меня горит каждая пора на теле от счастья. Да, счастье бывает болезненным и может убивать и истязать похлеще, чем любое горе и потеря. Счастье, которого на самом деле у нас никогда не было. Моя дикая иллюзия, мой единственный мужчина, мой брат, мой любовник, моя жизнь. Когда я буду убивать тебя, я запомню минуту твоей смерти, и когда-нибудь я уйду за тобой в то же время. Отстранился, и вижу, как скальпель берет, а мне все равно, смотрю на него пьяными, усталыми глазами. Все еще верю. После всей боли, что он причинил мне, я ему верю… Или мне хочется умереть от его рук, чтобы потом не пережить мгновения его смерти.
Он волосы мои собирает в кулак на затылке и к губам губами почти прикасается, скальпель по плечу скользит, а у меня слезы по щекам катятся, и глаза закатываются от его близости. Проклятое пойло, не могу себя контролировать. Со стоном впивается в мой рот вместе с лезвием, вспарывающим плоть. Целует жадно, разрезая кожу, не давая увернуться, сплетая язык с моим языком, и уже от физической боли перед глазами темнеет, но его губы выдирают из мрака, а пальцы в ране пулю нащупывают. Меня вырубает на доли секунды, и снова выныриваю в поцелуе, а потом облегчение и звон железа о блюдце, а он все еще целует и гладит волосы, ладонь по голой груди скользит, размазывая кровь. Самая сильная анестезия, чистейший опиум, уносит от прикосновений его, а он грудь мою ласкает и жадно пожирает дыхание. Да, мы с ним всегда были ненормальными. Не такими, как другие. Нас могло возбуждать друг в друге все то, что нормальных не возбудит. Когда-то, когда мы первый раз клялись друг другу в любви, я вырезала на его груди свое имя, а он на моей спине — свое, и потом мы — окровавленные — занимались любовью, как обезумевшие, дикие звери, слизывая кровь друг друга и пьянея от нашей одержимости.
«Моя кровь — твоя кровь. Моя боль — твоя боль. Моя смерть — твоя смерть»
Мы не знаем, кто мы.
Сможем ли мы пересечь черту, милая, как далеко мы зайдем?
Мы словами сжигаем свои бессмертные души.
Не знаем, для чего мы нужны.
Живем без богов в сказочном прошлом.
Мы разбиваемся на части, разбивая сердца друг друга.
(с) Oleg Chubykin feat. Mike Glebow — Words Are Silent
Оторвался на секунду, а я подыхаю от разлуки, у меня сердце замирает. Верни мне дыхание, Мадан. Еще немножко. Еще несколько вздохов, прежде чем я оттолкну тебя сама.
— Ублюдок, — всхлипом в проклятые родные губы, — ненавижу, гребаный ублюдок.
И сама к его губам, дергая связанными руками, кусая, сплетая язык с его языком, мне горчит на губах, и я отрываюсь от него сама, чтобы с отчаянием увидеть слезы и у него на щеках и снова с рыданием впиться в его рот. Развязывает мне руки, и я хочу впиться ему в волосы, а вместо этого сжимаю руки у него на шее, притягивая к себе и уплывая в небытие, чувствуя, как поднимает со стула и переносит на кушетку, разжимает объятия, а я вцепилась ему в затылок и не даю оторваться от себя.
— Не уходи… не хочу просыпаться, — рыданием в мягкие губы и сцеловать его легкую улыбку.