– Придется допросить Елену, – хмыкнул Радий Ефремович. – С третьей степенью устрашения.
– Да вы шалун, батенька, – улыбнулась я. – Какие вам мысли в голову приходят. Третья степень устрашения. Наручнички, ага.
– Мы даже не знаем, в какое точно время убийство произошло, – напомнил Денис. – Что тут говорить о Елене? Или о разоблачающих материалах. Может, это вчера сосед к Талгату за спичками зашел, и они чего-то не поделили.
– Ладно, – хлопнул ладонью по столу Радий. – По-моему, мы начинаем переливать из пустого в порожнее. Давай по последней, на ход ноги, и мы с Викой пойдем.
– Она сегодня останется у меня. Правда, Вика?
И хоть мне самой этого ужасно хотелось, я фыркнула:
– С чего это вдруг?
– Нам надо поработать над документами, – сказал красавчик и обнял меня.
– Ты у меня смотри, орел! – взвился отставник. – Больно быстрый! Девчонку мне не обижай!
– Ни в коем случае, – улыбнулся Денис, продолжая меня обнимать. Я прямо растекалась в его объятиях, и отрываться не хотелось.
– Будешь плохо себя вести, мы тебя с Владькой допечем! У нас длинные руки!
– Хорошо, я учту.
– Она не безотцовщина какая-нибудь. У нее папаша – в университете в Калифорнии профессор. Американский подданный. Если что, устроит тебе неприятности на международном уровне.
– Ладно, ладно, – мягко улыбался мой парень.
А когда заговорившийся, в силу старческой ригидности, и выпивший свою рюмку Рыжов наконец ушел, Денис начал прямо в коридорчике ласкать и целовать мое лицо и руки, а потом мягко повлек в сторону спальни.
* * *
Радий Ефремович Рыжов был решительный малый. С младых ногтей – и до старости. Особенно в том, что касалось женщин.
Однажды он Жанну упустил. Не сберег, не уговорил, не додавил. И ее убили. Поэтому потом в течение своей долгой жизни он делал все, что мог, все, что только было в его силах, чтоб завоевать женщину. Покорить и победить. Ради ее же блага. Ради ее же защиты.
Иногда это не приносило в итоге счастья – как с женой Эльвиркой. Хотя, если разобраться, Машку вырастили, выучили. А что может быть важнее в жизни, чем дать новую жизнь?
Так думал отставник, шагая по вечерним улицам Байконура в сторону гостиницы. Этот город когда-то рос на его глазах, каждый год прибавлялись новые дома и целые кварталы. А теперь он потихонечку умирает.
От улицы 50-летия Советской Армии (нынешнего проспекта Абая) Радий срезал дворами – ноги помнили, как быстрее пройти к главной площади и штабу. Во дворах четырехэтажек было грязно. Сушилось белье. Никаких фонарей, только бессонная вывеска бара в каком-то полуподвале.
Рыжов пересек по диагонали центральную площадь – от универмага (сейчас закрытого, но увешанного лампочками) к гостинице. На противоположной стороне белел за памятником Ленина недоразрушенный Дом офицеров.
Обычно здесь, на площади, ставили елку, и в новогоднюю ночь, уложив детей, сюда приходили молодые офицеры с женами. А постарше – с детьми. Собирался целый город. Было шумно, пьяно и весело. Разумеется, если ты не был в ту ночь на боевом дежурстве.
Рыжов спешил. Опрометчиво он оставил Елену на целый вечер с Владькой. Хотя кто знал, что так все обернется с Талгатом? Да и потом, Владька ему не конкурент. Он всегда интеллигент был, слишком хлипкий и трепетный. Начинает с дамами разводить турусы на колесах: бе, ме. А с ними надо просто: быстрота и натиск. Бац – и на матрац.
Но, войдя в гостиницу, сначала заглянул к себе. Разделся, выпил креона – что-то поджелудочная от алкоголя и беспорядочного питания начинала пошаливать. Взял слегка початую бутылку коньку.
Разумеется, он помнил, где живет Елена. Постоял у ее номера, послушал. За дверью было тихо, но свет горел. Бывший ракетчик вежливо постучал. Она отворила, не спрашивая кто. Была в стильном спортивном костюме, в тапочках. Значит, Владька никакого успеха не добился и был, надо думать, вежливо послан. Ну и правильно. Ну и молодцы.
– Есть важное сообщение, – сказал он с порога.
Она, не чинясь, пропустила его.
– Присядьте.
– Талгата убили, – выпалил он.
– Да вы что?! Это тот ваш друг-отставник?
– Да-да. Мы были сейчас у него. Только вы никому пока. Мы из его квартиры сбежали. Он там лежал в коридоре, в луже крови. Мертвый.
– Боже, какой кошмар!
– Да, давайте помянем.
– Мне чуть-чуть, чисто символически. – «Всегда в моей жизни женщины просят наливать чуть-чуть, чисто символически. Никто не требует: ты что, краев не видишь?» – усмешливо подумал офицер в отставке.
Рыжов разлил, женщина достала шоколадку. Пока все шло в верном направлении.
Выпили, не чокаясь.
– А ведь я вчера ночью вас встретил прямо у дома Талгата.
Она расхохоталась:
– Вы намекаете, что это я его?
– Я-то нет, ни на что не намекаю, а вот Вичка, Владькина внучка, серьезно так думает.
– С чего бы мне убивать этого Талгата?
– А с чего вы вообще сюда, на Байконур, снова вдруг приехали?
– Ох, мой дорогой, это такая длинная история!
– Мы ведь никуда не спешим.
Она повертела в руках опустевший стакан. Здесь, в гостинице, стаканы были граненые, как пятьдесят лет назад. И коньяк тогда был на полигоне в большущем дефиците. Долгое время – полный сухой закон. Офицеры и спецы в основном принимали внутрь спирт. Кто-то предварительно разводил, Радий пил чистоганом, девочкам, если их каким-то чудом удавалось заполучить в компанию, подкрашивали вареньем или компотом.
Рыжов понял невысказанную просьбу, налил даме. И себе тоже.
– Вы только не частите. Любите выпивать? Что я с вами, пьяным, буду делать?
«Ход ее мысли мне нравится, – подумал он. – Она уже заботится, что ей со мной придется что-то делать», – а вслух сказал:
– Не извольте беспокоиться, я держу удар хорошо. Вы обещали рассказать свою историю. – «Когда дама рассказывает, а ты покорно внимаешь, это их расслабляет. Только надо не терять темп, не давать им совсем забалтываться».
– А я ведь вас помню, – сказала она мечтательно.
– Да ну? – изумился он.
– Конечно. Я на ваш сольный концерт ходила, в Дом офицеров. И вы еще всегда на праздничных «сборниках» выступали. Мне очень нравилось.
– А что мы все на «вы»? Может, на брудершафт выпьем?
– Нет, пока рано, – загадочно улыбнулась Елена.
– Вы про Байконур былых времен все помните?
– Конечно. Я ведь и родилась здесь. В роддоме при госпитале.
– У меня там тоже дочка на свет появилась. Машка моя.